– Сегодня вечером, часиков восемь, наши как раз все разойдутся. Приходи.
Шагнув за створки лифта, я на автомате дошел до кабинета. От усилия держать себя в руках сводило шею, плечи, а пальцы то и дело старались нарушить дисциплину и пуститься в мелкую истерическую пляску. Будет ему минет. Будет ему такой минет, после которого он поймет, что стоя на коленях можно владеть ситуацией и диктовать свои условия.
Макс
– Охренеть, – сообщил я закрывшимся створкам лифта.
Во-первых, я не ожидал, что рубану прямо вот так в лоб. В планах как раз были «пляски вокруг елки», но время шло, а самурай стал неуловим. Инспектировать кабинеты на пятом еще раз было совсем не с руки, а в час пик он так ни разу и не появился в пределах видимости. Но затравка, брошенная мне в тот знаменательный вечер на седьмом, лишала меня сна. Буквально. Я просыпался ночью в каком-то отупляющем томлении, хотелось вот сейчас и немедленно получить то, что обещали эти губы. Как подросток в пубертате, я терся о сбитое одеяло, прижимая к себе подушку, выдыхал горячечный воздух неудовлетворенного желания. Другие не спасали, оставляя резкое, горьковатое разочарование, которое хлопьями злости оседало где-то внутри.
Во-вторых, я совсем не рассчитывал на такую реакцию. Ждал чего угодно – от равнодушного пожатия плечами до кулака в челюсть. Но только не обыденного согласия. Словно для него это как сигарету раскурить. Странное чувство обидного разочарования пополам с предвкушением. Странное, тянущее, которое требовало встряхнуть самурая и потребовать признания в моем ошибочном ощущении.
Какая к черту работа? Я маялся, слоняясь из угла в угол. Черт! Чего ж я так мучаюсь? Получу обещанный минет и успокоюсь. Но ноги несли от окна к столу по десятому кругу, часы, издеваясь, скупо роняли секунды, и вообще мир сговорился и решил нарушить мои планы. Мне пришлось буквально отбивать сегодняшний вечер от покушений на мое «одиночество». Маленькая стрелка только подползла к часу дня, а я уже был готов плюнуть на все, найти самурая и потребовать выполнения обещания. Я отчетливо понял, что больше всего я ненавижу ждать.
Когда в начале седьмого ручейки народа потекли по лестнице и начали кучковаться возле лифта, я готов был самолично подталкивать их в спины. Даже самая незначительная заминка в поисках ключей-телефонов, последних разговоров вызывала бешеные вспышки гнева. «Быстрее! Быстрее!» – подгонял я стрелки, бессмысленно кликая мышкой и взрывая очередные шарики примитивной игрушки, даже не фиксируя какой-то порядок их возникновения. Без десяти… Пойду по лестнице, пока еще найду его на этаже, время и выйдет. Словно стартовая ракета, сделав круг почета по кабинету, я ринулся на пятый. Искать не пришлось, самурай, флегматично застыв в холле, рассматривал городскую чепуху, клубившуюся внизу.
– Пошли.
Почти равнодушное «пошли» заставило скрипнуть зубами и умерить свой пыл. Моя лихорадка на фоне этой индифферентности, наверное, убогое зрелище. Самурай запер дверь на ключ, кивнул мне на небольшой кожаный диван у окна.
– Располагайся. Не возражаешь, если я сниму пиджак и галстук, они весьма мешают в этом деле?
– Не возражаю, – каким-то чудом удалось выдавить из себя.
Я опустился на низкий диван, который тут же, согласно прогнувшись, заставил мое тело принять расслабленную позицию, что вызвало внутри какое-то иррациональное смущение. Самурай подошел и, раздвинув мои колени, встал между ними, неторопливо снял пиджак, развязал узел галстука, педантично уложил все рядом.
Встав на колени, он расстегнул мою ширинку и неторопливым движением освободил член. Внутри меня колючая проволока скрутилась жесткой спиралью. Этого просто не может быть! Неужели он действительно собрался это сделать? Спираль, резко распрямившись, разорвала в клочья мои попытки сдерживаться, и когда самурай мягко обхватил губами головку члена, я понял, что сейчас есть риск постыдно скончаться от инфаркта. Захлебываясь короткими глотками воздуха, впившись пальцами в обивку дивана, я пытался хоть чуть-чуть зацепиться за реальность. Но мягкие губы скользили по стволу, язык прощупывал все венки, щекотал уздечку, обводил, обрисовывал край головки, и я растворялся, растекался под этими губами, мое сердце подчинялось ритму этого дирижера. Ускоряясь, пропускало удары в паузах и опять частило. Губы стали жестче, язык настойчивее, звуки куда пошлее. А спокойное лицо и взгляды, бросаемые из-под ресниц, простреливали мой позвоночник электрическими разрядами. И губы… Эти безупречно припухшие губы, бесстыдно покрасневшие и влажно блестевшие губы. Эти губы вдруг стали для меня концентратом того, что называют секс. Я почувствовал, как накатывает, и, вцепившись в затылок, зафиксировал шею. На моем члене тут же сомкнулись зубы, заставляя ее отпустить. Самурай поднял голову:
– Никогда так больше не делай, иначе все тут же закончится. Я сам решу, когда ты кончишь. Ясно?
Мог ли я возражать? Получив мое согласие, самурай вновь вернулся к мучительной пытке. Он держал меня на тонкой предоргазменной грани, заставляя выписывать восьмерки, выгибаться, вцепляться пальцами в кожу дивана до онемения, он заставлял меня кричать и почти беззвучно умолять, хрипло шипеть проклятия и постыдно скулить, выпрашивая. Сами эти ощущения были настолько острыми, что оргазм стал просто очередной вспышкой, той, которая вдруг обесточило все тело. Выключила из реальности. Перекрыла кислород и заставила изогнуться тело в невероятном мышечном спазме. Это было почти больно. Это была невероятная по силе эйфория. Я растекся по дивану, лишенный каких-либо мыслей и желаний, с абсолютно чистым разумом, обращенным внутрь. Нирвана.
Руслан
Глядя на блаженное лицо растекшегося по дивану Макса, я вдруг понял – проиграл. Эта коротенькая мысль засела межбровной складкой и прошила насквозь глубокой внутренней трещиной. Через которую вот-вот выплеснется все накопленное. Захотелось сползти к его ногам, обнять и, уткнувшись в колени, скуля выпрашивать… Пасть к ногам это, оказывается, не образное выражение, это степень… любви? Спасая остатки собственного я, поднял пиджак и привел себя в порядок перед зеркалом. Стереть горестную складку между бровей – это раз. Убрать щенячье выражение из глаз – это два. Спрятать трагичный излом напряженного рта – три. Затянуть на шее галстук безупречным узлом, прерывая поток рвущихся наружу слов – четыре. Теперь, кажется, можно повернуться к нему.