Оставшегося на берегу соседа количество пойманной рыбы почти не интересует, если, конечно, улов не превышает или, наоборот, не достигает само собой установившейся нормы — примерно половины корзины. Глянув на улов, он только скажет: «Кажись, камбалка нонче ядреней стала», или: «Треска чево-то отошла».
А мужик с уловом идет домой, и вычищенная рыба, еще живая, попадает в уху или на сковородку.
И так каждый день.
Мужик ходит к своей рюже как в чулан.
А вот еще такая картина.
Тоже лето (а может, конец весны или первая половина осени). Воскресный погожий день. Два местных мужика, переделав с утра самую необходимую домашнюю работенку и пополдничав, копают быстренько червей, достают с поветей удочки и идут за околицу, где течет довольно мелководная, но омутистая и порожистая речка Верхотинка.
В той речке живет разная рыба, но мужики разборчивы. У одного клюнул окунек, но рыбак отцепил его с крючка и выбросил в воду. Окунь, донельзя обрадованный, саданул хвостом и аж над водой подпрыгнул от счастья. У другого клюнул подъязок. Ну, подъязка взяли из уважения к размерам. На ершей и прочую мелкоту даже не смотрят. С крючка и в воду.
Что такое с мужиками?
Но вот один рыбак берет нового, самого ядреного, хвостатого червяка, оставив длинные концы, насаживает его «гармошкой» на крючок и подходит осторожно к тому месту, где только что бухнула хвостом какая-то сильная рыба. Взыграла она у другого берега в коряжистой небыстрой закрути, где повис над водой ивовый куст.
Рыбак приближается к этому месту осторожно, наклонив заранее к воде удилище, чтобы не махать им потом, скинув сапоги, чтобы не шуршать о галистую отмель. Рыбак знает, что это за рыба.
Она клюет сразу же, как только извивающиеся концы червяка начинают погружаться в воду.
Поплавок исчезает молниеносно, будто кусок свинца. Потом выгибается удилище, звякает натянутой струной леска и темно-желтая рыбина, сделав водяной взрыв, летит дугой над головой рыбака, шлепается на берег, бьет по нему сильным гибким телом.
Это форель.
Не в силах сдержать радость, мужик поднимает рыбу над головой и кричит напарнику, который удит метрах в сорока:
— Видал!
Тот завидует и немного нервничает, но виду не показывает:
— Тише ты, змей, распугаешь все...
Счастливчик поднимается на берег, разводит костер и чистит пойманную рыбу. К нему подходит приятель и с плохо скрываемой гордостью кидает еще одну форелину:
— У меня крупнее.
Изжарив рыбу на сковородке, мужики извлекают из речного песка закопанную туда для «остыва» «малютку» и разливают по первой чарочке...
Раньше, еще совсем недавно, такого не было.
Мужики заготовляли сорогу бочками, делали из нее мачко, а времени на красоту и на отдых у них не оставалось.
Сегодня в летний воскресный вечер двое колхозных мужиков сидят у костра на берегу речки Верхотинки, что за деревней, разговаривают... смотрят на природу...
А вокруг огромный луг, весь в иван-чае и в васильках. По две стороны этого цветочно-травяного поля высятся угоры в зеленых мягких одеялах из берез и осин, по третью сторону — лог, из которого вытекает речка Верхотинка, а по четвертую видны крайние дома деревни, в ней эти мужики и живут.
Подходит к дневному краю раздутое от кровянистой краски солнце. Над вершинами деревьев в очертаниях самых низких прозрачно-серебряных облаков разрождается новая вечерняя заря.
* * *
Было море. Был лес. Но была еще и река.
Река детства. Она есть у многих, почти у каждого. Наверно, поэтому так дорога она людям.
О ней поют песни, создают художественные произведения. Даже, говорят, среди тем сочинений, предлагаемых абитуриентам на вступительных экзаменах на факультеты журналистики, появилась такая тема.
Ничего себе! Готовишь классику, зубришь учебники, и вдруг — «Река моего детства»...
Необычно.
И все же кажется, что сочинение на эту тему может написать только тот, у кого в детстве была река, кто сберег в душе ее образ.
Это понятие — неизбежный атрибут памяти о том месте, где ты вырос. Наряду с такими светлыми и драгоценными для нас понятиями, как дом, родители, школа, друзья, суть и глубину которых мы с неосознанным до конца восторгом начинаем постигать еще в ранние годы. Река детства формирует никакой силой не отрывное от нас, проросшее в наших душах сладкими, ласковыми корешками общее понятие Родины.
Моя река называлась Белая. Не знаю, откуда это название. Никаких особенно светлых или белых цветов в ней нет. Течение у нее тихое, почти без порогов, и река всегда окрашена под цвет неба — то синяя, то голубая, то серая. Ничем особенным она не примечательна. Разве только тем, что каждую весну колхозный бык Поморко загоняет в нее кузнеца Володьку. На грозные проклятья Володьки в свой адрес и попытки сельчан отогнать его Поморко не реагирует, только страшно сипит в ноздри и держит Володьку в воде, пока тот совсем уже не посинеет от холода.