Взяв Матвея за руку, он подошёл и остановился рядом с женщиной, ожидая, когда она обратит на него внимание. Когда спустя минуту этого не произошло, он откашлялся и как можно вежливее произнёс:
— Простите, гражданка… — Мартин замялся, поняв, что имя женщины напрочь стёрлось у него из памяти.
— Оставьте меня в покое, гражданин Шурманов — ответила та, даже не повернув в его сторону головы. — Не мешайте мне прощаться с Люсией.
— Послушайте, Вам всё равно не разрешат взять собаку с собой. Почему бы Вам не взять кого-нибудь из моих детей? Моя жена сейчас…
— Оставьте меня в покое! — Не дав ему ничего объяснить, резко перебила соседка. Она наконец повернулась и подняла на Мартина сердитые, опухшие от слёз глаза. — Люсия долгие годы была единственным для меня дорогим существом. Единственным, кто меня понимал и принимал. А сейчас я вынуждена её бросить. Впрочем, Вам этого не понять. Вы никогда и никого не любили.
Мартин задохнулся от показавшегося ему чудовищно несправедливым обвинения, собирался резко ответить, но потом только со злостью и досадой махнул рукой и отошёл в сторону, понимая, что спорить и умолять бесполезно.
На какое-то мгновение у него созрело решение силой прорваться на борт космолёта, но он сразу же его отбросил. Он не забыл, что произошло с тем пожилым мужчиной, и ни на секунду не сомневался в том, что их вежливый сержант при возникновении подобной ситуации применит оружие. И тогда его дети останутся тут. Оба.
Мартин поймал взгляд Матвея — совсем не детский, сложный взгляд, в которым читались одновременно страх, непонимание, обида… и обречённость. Пустой взгляд, в котором можно было прочесть всё, кроме надежды. Встретившись глазами с отцом, мальчик сразу же отвернулся, словно сердясь на себя за то, что позволил вырваться наружу своим чувствам. И вот тогда Мартин принял, наконец, решение.
Сделав глубокий вдох и выдох, боясь, что передумает, он решительно направился к группе оставленных детей.
Женщина, которую Мартин определил как школьную наставницу, инструктировала девочку:
— Возьми вот это. — Стеклянный флакон с какими-то лиловыми капсулами перешёл из рук в руки. — Это не яд, это слабое успокоительное. На тебя, скорее всего, не подействует, но детям должно быть достаточно, чтобы они уснули. Раздашь им по капсуле, когда температура совсем упадёт. А пока — когда мы стартуем, соберите по корпусам сколько сможете найти одеял и запритесь в каком-нибудь помещении, где поменьше окон. В этой сумке — еда и бутылки с водой, можете не экономить, здесь её хватит на сутки, а больше вам и не понадобится.
Девочка ничего не ответила, только серьёзно кивнула в ответ.
— Лана, ты знаешь, что я не могу остаться, хотя хотела бы этого больше всего на свете. Держись, и позаботься о младших. — С этими словами женщина обняла девочку, подхватила на руки грудного малыша и, не оглядываясь, направилась к гравилёту.
Мартин проводил её взглядом.
— Прошу прощения, не могли бы Вы… — обратился он наконец к руководившей малышами девочке. Он почему-то не смог обратиться к ней на «ты» — такой она в тот момент казалась взрослой, серьёзной и ответственной. Девочка, поняв всё без лишних слов, кивнула ему в ответ, показав глазами на сооружённое из брошенных вещей подобие ложа, где в данный момент спало несколько малышей. Стараясь двигаться тише, чтобы не разбудить Майкла, Мартин осторожно опустил его рядом с какой-то маленькой девочкой. Малыш пошевелился во сне, смешно пошевелил пухлыми губами, и повернулся на бок, подпихнув под щёку пухлый кулачок. Мартин, чувствуя, что его сердце вот-вот разорвётся от горя и отчаяния, какое-то время молча стоял и смотрел на сына, подавляя желания снова схватить его на руки и крепко прижать к себе. Решение было принято. Мартин зачем-то снял с себя куртку и осторожно укрыл Майкла. Это был совершенно ненужный жест, жалкая и нелепая попытка защитить — сейчас в ангаре было тепло, а от космического холода, который вскоре должен наступить, тонкая куртка всё равно не спасёт.
Проглотив стоявшей в горле ком, он резко развернулся и решительно двинулся в сторону трапа. Матвей смотрел на него, приоткрыв от изумления рот; Мартин молча развернул старшего сына в сторону люка и слегка подтолкнул, не дав прозвучать готовому сорваться у него с губ вопросу. Сержант молча снял идентификационную информацию с коммуникатора и посторонился, пропуская отца с сыном внутрь корабля, взгляд его был нейтральным, не выражающим ни одобрения, ни осуждения.