Юлиан, не зная причины ее слез, пытался ее утешить. Но как? Он не мог взять ее с собой — это было невозможно для солдата римской армии. А если бы он даже вернулся обратно в Галилею, отслужив свой срок, то Марию за него не выдали бы ее родители. Они оба понимали безысходность положения.
Мария перестала плакать.
— Я буду любить тебя всю жизнь!.. — шептала, всхлипывая, Мария. — Вся моя жизнь освящена навеки нашей любовью. Если бы не было этой любви, мне незачем было бы и жить…
— Я тоже тебя никогда не забуду… Ты самая красивая, ты самая лучшая. Ты похожа на римскую Богиню Красоты… Нет! Ты красивее ее! Но дело и не в том. Главное, что я тебя люблю больше самой жизни!
Они простояли так до тех пор, пока на светлеющем уже от рождающейся зари небе не начали таять звезды, а в курятнике спросонья лениво не закудахтали куры. Спустя мгновение, где-то вдалеке прокричал первый петух.
— Ну, прощай, мой возлюбленный! Прощай, свет моих очей! Вспоминай меня!
— Прощай, моя любимая! Я буду любить тебя вечно… Сердце мое навеки останется с тобой…
Они в последний раз поцеловались долгим-долгим поцелуем, от которого негасимым жаром любви потом весь последующий день горели их губы. Мария потихоньку отворила дверь и шмыгнула в дом. Жизнь кончилась, подумала она.
МАРИЯ-БОГОРОДИЦА
Прошло около двух месяцев с того момента, когда Юлиан уехал из страны. Мария сильно изменилась. Ее не радовали вечерние посиделки с подругами, взгляд ее погрустнел, даже походка как-то изменилась — будто она смертельно от чего-то устала. Грусти ее не было предела.
Вдруг однажды она почувствовала себя дурно: ее подташнивало, суставы начали ныть, как перед плохой погодой. В довершение всего во рту появился привкус будто она только что облизала медную ложку, вынутую из рыбного супа. И тут Мария вдруг вспомнила — как яркая вспышка всполохнулась ее мозгу — ведь это же, как говорила знакомая повивальная бабка, признак того, что она понесла…
Первое чувство, которое возникло — это был страх, страх почти животный: ведь блудниц забивали каменьями на улице, наглумившись сначала над ними вдосталь. Нет предела человеческой жестокости! Ведь нет безгрешных, есть только те, кто скрывают свой грех. Но именно поэтому так ожесточенно люди до смерти забивают тех, чей грех стал из тайного явным.
«Неужели такая же участь ждет и меня? — Думала Мария. — Разве это такой грех — иметь во чреве от любимого человека? Разве не больший грех рожать детей от нелюбимого, постылого мужа?»
Надо было что-то придумать, что-то делать. Отчаяние — плохой советчик в трудной ситуации… Может, выйти замуж? Ну, родится ребеночек прежде срока, но ведь в этом ничего диковинного нет! Правда, недоношенные рождаются обычно хиленькими и маленькими, но ведь это же только правило! А ведь коли есть правило, то должны быть и исключения. Но нет, дело серьезное, его так с бухты-барахты не решишь. Надо бы найти кого-то, кто помог бы с мудрым советом.
И тут вспомнила Мария, что родственница ее, Елисавета, жена Захарии, которую все считали неплодною, зачала в старости своей, и сейчас находилась уже на шестом месяце. Якобы спустилось на нее и на мужа ее, Захария, благодать Божья и зачали они после почти тридцати лет бесплодного брака. Бывают же чудеса! Может, Елисавета, приходившаяся Марии двоюродной теткой, и поможет хотя бы советом? Но как открыться? Что сказать? С чего начать? Эх, надо ехать, а там куда кривая вывезет — либо Сатана подскажет, либо Бог надоумит!
Отпросилась Мария у родителей навестить отцову двоюродную сестру Елисавету в большом Иудином городе — Иерусалиме. Хотели родители ее отговорить: трудный, мол, и долгий путь. Но Марию трудно свернуть, если ей что в голову втемяшится. Пристроил тогда отец дочку свою к каравану знакомого купца, отправлявшегося на Юг — все-таки под присмотром.
Действительно, длинный был путь: два долгих дня шли груженые ослы и верблюды по пустыне да по горным тропкам. Купец, очарованный красотою Марии, позволил ей ехать на своем осле. Когда же он ее подсаживал однажды после остановки, взявши ее как бы ненароком за грудь, она обожгла его таким взглядом, что у того отпала всякая охота к дальнейшим поползновениям: даже на ночлег положил ее в шатре, разбитом для него самого, а сам с двумя погонщиками устроился спать у костра.
Прибыла, наконец, Мария в Иерусалим, город Иудин. Быстро отыскала она дом своей тетушки по понятному описанию, которое составил для нее отец. Войдя в дом, она увидела свою двоюродную тетю, сидящую на подушке на полу перед очагом. Лисавету Мария помнила смутно: когда-то, когда она была совсем еще маленькой, тетка Лиса, как ее звали в семье, со своим мужем Захарием навещала их после поездки в Капернаум.