Когда Мария подошла к Лисавете и назвалась, та обрадовано улыбнулась:
— Мария, как ты повзрослела! Я же не видела тебя лет шесть или семь, наверное?
Она хотела было встать, но не смогла поднять свое обремененное ребенком тело. За эту неуклюжую попытку она получила толчок ножкой от утробного дитяти — будь, мол, поосторожнее в движениях!
— Мой-то брыкается! Чуть что не по его — дает о себе знать! Наверняка мальчик!
И стала рассказывать Елисавета, как было ей видение небесное, как Господь снял с нее проклятие неплодия, как пронзил ее раскаленный столб, и что она испытала. Мария сразу же вспомнила то волшебное ощущение, которое она испытала, когда была та единственная и неповторимая ночь прощания с Юлианом. Она поразилась тому, насколько ее ощущения совпадали с тем, что описывала сейчас Елисавета.
— А уж не от Бога ли ты зачала, тетя Лиса? — то ли шутя, то ли всерьез сказала Мария.
— Господь с тобой, Мара! Хотя… Нет, нет! Бог только разрешил мне зачать от Захария… Но этот обжигающий столб…
Тут Елисавета почему-то зарделась, отвела глаза, будто вспомнила о чем-то таком, о чем нельзя сказать даже очень близкому человеку. До нее дошло, что с ней произошло! Ведь и Захария рассказывал ей, что он был почти в беспамятстве, когда с ним говорил Архангел Гавриил… Значит, Отец Иосафат — отец?!
Но на счастье Елисаветы, Мария не заметила ее смущения, так как сама в это время залилась горючими слезами.
— Ах, тетя Лиса! Мне страшно! Что со мной будет?
— В чем дело, моя милая?
— Я беременна…
Тетушка стала ее успокаивать, но еще горше плакала Мария. Елисавета не нашла ничего лучше, как спросить:
— Ну, а кто же отец ребенка, можешь ли мне открыть? Могла я его видеть?
— Нет, я не могу назвать имени отца ребенка. И увидеть его ты не могла и не можешь…
— Ты что, не знаешь, как его зовут?
— Знаю, но не могу произнести его имени…
— Но ведь только Божье имя нельзя произносить!
Тут яркий всполох озарил мозг Марии: Да! Да! Это Божий сын! Какая замечательная мысль!
Набожная же Елисавета, которой та же мысль пришла одновременно, сразу же запричитала:
— Боже мой, Боже праведный! Да святится имя Твое! Вот почему мой сын во чреве так взбрыкнул ножоночками своими! Почуял, почуял сына Божьего!
Мария сквозь слезы улыбнулась Лисавете. Ее распирало от счастья: решение найдено! Конечно, у нее во чреве сын Божий! А собственно, разве не был Юлиан для нее истинным молодым богом? Да, да, да!
Прогостила Мария у Лисаветы почти три месяца.
Лисавета рассказала о тайне Марии Захарию, но взяла с него обет молчания. Какая же женщина утерпит и не расскажет о чужой тайне? Конечно, под большим секретом, конечно, под честное слово, что никому и никогда…
Обратный путь Мария проделала с караваном того же знакомого купца, который возвращался обратно в Назарет из дальнего странствия.
Вскоре после отъезда Марии, настало время Елисавете родить сына. На восьмой день после рождения его, по иудейскому обычаю, пришли они к раввину Иосафату, чтобы сделать своему сыну обрезание и дать ему имя. Родственники советовали назвать ребенка по отцу, Захарией, на что Елисавета дала решительный отказ. Они с Захарией дали сыну имя — Иоанн. Разве можно ослушаться гласа небесного?
МАРИЯ-ЖЕНА
Шел уже шестой месяц, как Мария носила во чреве. Одевшись надлежащим образом, она еще могла водить окружающих за нос, скрывая беременность. Но надо было срочно реализовывать свой гениальный план.
Мария знала, что у ее матери и отца составлен целый список претендентов на ее руку и сердце. Среди многих соискателей сердца и руки Марии, выбор ее остановился на Иосифе, который был известным мастером столярного и плотницкого дела. Был он, правда, почти в два раза старше нее, не так богат, как хотелось бы ее родителям, но зато был спокойным и рассудительным человеком, жил скромно, но в достатке.
Он так долго не женился, потому что лет пятнадцать тому назад его сосватанная уже невеста вдруг покончила с собой. Он горевал безутешно, не понимая, что могло толкнуть девушку в петлю. Злые языки нашептывали, что невеста была беременна от кого-то другого и боялась позора и побиения камнями, когда ее грех откроется. Иосиф посыпал голову пеплом, раскачиваясь, читал какие-то молитвы и, всхлипывая, говорил, что он бы любил свою нареченную независимо от того, чей ребенок был в ее чреве. После этого от него отшатнулись даже друзья: как же так? разве можно простить такое? К тому же самоубийство — это такой грех, что и оплакивание самоубийцы греховно!