Ещё упрямо держались холода. В серые, сырые утра воздух тяжелел, как стекло, по низинам - клочьями - стелился туман, серебря росой пожухлые волосья прошлогодней травы. Егоров - верхом - возвращался из Билибина, и поблизости от Никольского повстречал Лидку. Она тащила несколько жердин - поднять кренившуюся ограду. Некоторое время Егоров держался на шаг позади - Лидка не оборачивалась и не здоровалась с ним. - Эвон, девка, ветром тебя шатает! Давай подмогу, - Егоров соскочил с седла. Лидка бросила жерди, схватила одну - побелевшими худыми пальцами. - Попробуй - вмажу. "Вот сейчас! Вот сейчас! Моя!" - За что же ты так? - переменился Егоров в голосе, - и тут же бросился на неё, не позволив ей замахнуться - и коротко ударил в лицо. Она упала на раскисшую весеннюю колею - он торопливо навалился на неё своим потно пропахшим телом, заламывая ей руки, вздёргивая обмокший подол юбки - и вдруг понял, что ничего не может. Не было ничего, кроме безмерной усталости. Егоров встал, отряхиваясь; подобрал шапку. Лидка давила в груди немые рыдания, и сидя - судорожно старалась прикрыть заголённые молочно-белые ноги. Егоров взялся за поводья. - Ты и заикаться, Лидуха, не смей! Молчи! Власть пока моя - и матерь твою, и Плешкову порешу - если что. - Дотерплю... До наших дотерплю, сука! - Вон как? Ну, тогда не раскаиваюсь я, что братца твоего сдал. Жалею, что не повесили его сразу. - Ваня за меня и рассчитается. - Эва! его и на свете-то давно нет, - Егоров встронул коня шагом. Помалкивай, Лидка, а лучше - не попадайся мне вовсе, не то сверну я тебе шею, как курёнку. Ни с того ни с сего завертелась у него в голове похабная частушка, сочинённая о нем до войны озорной, колкой бабой Дашкой Гусаровой: "Я - на гору, я - под гору, Глядь - бежит за мной Егоров. Чего бегаешь зимой С незастёгнутой мотнёй?" "Ведь так страшно - умирать, - подумал Егоров. - И почему только судьба не подарила мне возможности сохранить и жизнь свою, и честь, как бесчисленному множеству других людей? Зачем, зачем она заставила меня выбирать? Смешно и бессмысленно". Искать ответа на эти вопросы было слишком больно, и он успокоил себя тем, что, конечно же, искупит вину, выкрутится, что "они" поймут, оценят ту пользу, которую принёс он не немцам, а своим же сельчанам - и оставят его жить.
- И вот ты знаешь, Алексей, - прав он оказался, этот Егоров. Отплатилось мне их подлой мерой сполна. Под самый под конец сторожило, чтобы наверняка уже, без оплошности. Дед смахнул крошки, проведя по столу узловатой, загрубелой коричневой ладонью. Обстановка на кухне, одежда его указывали на царившее когда-то благополучие, а заплатанная до предела клеёнка, обилие мелких и сорных вещей, которые Лёха привык выбрасывать, но которые здесь берегли - на исподволь подступившую нищету. - А я ведь старый. Кашель душит, - сказал дед. - Сил не имею докопаться, какой же это теперь нечисти воля у нас. Лидушка - покойница - ругалась, бывалоча: "И чего ты вспопашился, клюкой стучишь?! Совсем из ума выжил. Ельцину спасибо скажи - пенсию нам прибавляет. А остальное - что ни есть всё богом отмерено. До нитки, небось, не проживёмся, на хлеб и чай хватит. А "чаем" она простой кипяток называла. А я сердился, что поглупела старуха, колотил её, себя не разумел, а Лидушка в кладовке от меня запиралась. Плохой он, наш православный бог, если Россию свою, которую от прадедов - по пяди мы складывали, позволил прахом развеять. Такие как ты, Алексей - они по егоровской стёжке ходят. И наплевать мне, какого ты мнения теперь обо мне. Отселяй хоть в нужник - только б мне на гроб хватило. В окне - за спиной деда - виднелся кусок загаженного голубями асфальта. День заметно тускнел. Редкая в октябре синева небосвода блекла, и по ней, из края, где прячется солнце, растекалось яркое, медного оттенка сияние. Неряшливые, лоскутные мазки облаков одевались в золотую бахрому. Между ними - потягиваясь на ветру - плыли на восток сизые дымчатые тучи - и таяли там в шлейфе надвигавшихся сумерек. Вид заката отвлёк Лёху. - Вы, Григорий Семёнович, не сомневайтесь, пожалуйста. Вы хорошие деньги выручите, без обмана, - невпопад сказал он. - Вы разыщите документы на квартиру, и мы завтра с вами их посмотрим, хорошо? А насчёт нас - напрасно вы! Понадобится - не сробеем. Ребята настоящие не перевелись, не все у нас от армии "косят". Неубедительно сказал, не подстроился, сфальшивил. Сам-то Лёха массу усилий потратил на то, чтобы ускользнуть от призыва попадать "в солдаты" было "не вовремя", теперь - ещё более "не вовремя", но, разумеется, если будет война, он пожертвует всем и пойдёт. Институт он выбирал по наличию военной кафедры (поддался настоянию матери - учиться). А бросил его сразу после сборов - обрыдли сессии и зачёты, и зарабатывал он достаточно, чтобы снимать квартиру в Москве и не бояться повесток.
В очень хорошем расположении духа он приехал в офис. Несмотря на поздний час его ждали. Негласно соблюдался обычай: после сделки (а Лёха продал квартиру Сырбу) - угощай, выставляй "стол". Начали задолго до Лёхи и успели порядком размякнуть от коньяка. - Замучился? - спросил Глеб Геннадьевич, агент, старожил фирмы, помнивший время, когда Кадничанский, без кабинета, работал, притулившись на подоконнике. - "Грузил без передыху. Слова не втиснешь, - ответил Лёха. - Завтра по-новой. - У них, если маразм наступает - вообще тяжело. А бывает и того веселее. Мы меняли квартиру, а там бабке - под сто лет было, не соображала уже ни хрена. Родственники нас, правда, успокаивали: она, мол, бабушка ещё бодрая. "Склеили" варианты, идём на оформление, а нотариус - дотошная по самое некуда - возьми и спроси: а где бабушка-то? "Да она здесь, в машине". "А пошли, проверим". А бабка - то ли со страху, то ли ещё от чего - пока сидела - коньки отбросила. С утра нормальная была: говорю: "Меняешься, бабушка, на Южное Бутово?". - "Южно Буто, Южно Буто", повторяет, а тут - такой фортель! Нотариус подходит к машине: "Да вы что! За кого вы меня принимаете!" "Да бабушка устала, намаялась очень!" "А вот посмотрим, прочтёт ли она договор." Ну, сынок подаёт договор бабуле, а сам ей руку незаметно толкает - будто она шевелится. Нотариус смотрела-смотрела: "Везите её в больницу." А какая больница? Сделка "горит"! Насели на меня все, я - необстрелянный, ни опыта, ни послать их на три буквы. Бабкин сын с женой - сразу в сторону: "Мы же бабушку доставили, а дальше - твои проблемы. Риэлтор ты или не риэлтор?" Недели две я юлой вертелся - спать не мог, пока не обменяли... Ты решил, куда "своего" отселять? В Качине несколько домов не занято. (Это был посёлок в Подмосковье, состоявший из наскоро построенных сараев, в которые переселяли московских пенсионеров и алкашей. Условий там не было никаких, поэтому хлопот тоже не было - всем, кого туда переселяли, становилось не до жалоб. Свести бы концы с концами). Но Лёхе, хотя он знал прекрасно о Качине, почему-то стало невообразимо гадко. Он выпил вина, и, не оставшись отмечать - попрощался.
О сборах на военной кафедре, в "учебке", остались у него записки - вот какие: "1. Последний анекдот перед отъездом: Вовочка возвращается в деревню из армии. - Ну как там, на службе-то? - Тупи-изм. - А это как? - А Вот завтра покажу. Назавтра, в шесть утра, бьют в набат. Деревня сбежалась - кто в чём, а Вовочка кричит с колокольни: - Внимание! Мы с отцом идём за дровами, а остальные могут разойтись! 2. Всю дорогу бухали - до последней станции. Скозобуев ещё на вокзале шлялся пьяным по перрону и неровно орал: "Где моя отделения? Стройся!" Форму выдали старьё, штаны мешком висят. С прибытием! 3. Запрячь подальше свою гордость и человеческое достоинство, отупей настолько, чтобы сравняться со своими командирами и ничего не соображать, а отвечать только "есть" и "так точно" - в духе святого и непогрешимого Устава. 4. Сколько букв в цифре "6"? 5. Ночь напролёт гремел у тумбочки дневальный, потом стадом пронёсся наряд. А я допоздна рисовал рамки в штабе части. Сплю на ходу. Обедаем в чайной... 6. ...потому что жрать помои, которыми кормят в солдатской столовой нельзя. "Сечка" склизская, в ней - куски фиолетово-серой, нечищенной картошки, которую мы окрестили "шампиньонами". Остатки заварки пускают по второму кругу, хлеба взять с собой нельзя - "прапоры" сразу бьют в морду, зато его сумками собирают пришлые бомжи. Войдя в зал, проскальзываешь сапогами по зас...ному грязью полу. Нужно драить с песком каждый метр, чтобы отмыть. Столы поломаны, лавок не хватает, бачки без ручек и без крышек, ложки воруют. Разносим пищу на неподъёмных деревянных поддонах. Тележки были, но их некому починить - и это в танковой "учебке"! Окна законопачены намертво. Следующий круг ада - на кухне. Скользишь, как Роднина по льду. Помещение в завесе густого пара, не видно в двух шагах, а ведь нужно бегать накрывать на столы. Мясо протухшее. Когда не хватает порций, в котёл, в "готовку" идут потроха и обрезки. По углам - бурая плесень в палец толщиной. На мойке - горячей воды нет. Армия же, а не маменькина юбка. Дежурный офицер дегустирует обед. Изредка это дерьмо съесть можно, но солдаты-то едят его постоянно. Спартанцы любили похлёбку из бычьей крови и чеснока - к ним бы наших поваров, которые просто припозднились родиться! 7. Патроны можно купить свободно. Купил 10 штук. 8. Тянем мыски, ухаем кирзой о плац. Готовимся к присяге. В расположение возвращаемся впритирку к отбою - "подшиться" некогда. 9. Были на стрельбище. Отчитывались о количестве выстрелов числом гильз. Из ПМ они отлетают за 2-3 метра - ползаем, ищем в траве. Майор Фаткуллин поставил поверх мишеней бутылку. - Цель видите? - прямо-таки "Зверобой" по Фенимору Куперу, снайпер наш ох...ий. - Она полная? - спросил кто-то. - А что - жалко? Не попал со всей обоймы. 10. Стоит изнуряющая жара (32-34 градуса). Из-за аварии - воды нет никакой. Туалет не работает, загадили весь сосновый лес вокруг "учебки". Бегаем пить в колодец к смотрителю на переезде железной дороги. А солдатам дают те же полкружки чайного пойла. 11. У них там была "разборка" ночью, в казарме. Одного из "молодых" убили ударом сапога в затылок, у другого - от побоев, прободилась язва произошло кровоизлияние в желудок, и он умер в госпитале. Командный состав "на ушах". 12. Нас втроём снарядили на озерцо рядом с полигоном - здесь строится чья-то дача. Разгружали и укладывали под навес брус и доски, а потом "оттягивались" по полной: загорали, объедали с кустов смородину. Они зря подумали, что студенты на неё не позарятся! 13. Собирали грибы для наших кафедральных господ-офицеров. Заплутали в просеках. 14. Танки мы водить не будем - не выделяют горючего на моточасы. 15. Порядок запуска двигателя (читать медленно): "Прокачать масло МЗН, следя, чтобы давление было больше "ноль-пять", включить масловпрыск, нажать кнопку стартёра-генератора без подачи топлива, рукоятку ручной подачи топлива, находящуюся в отделении управления снизу от ГРЩ, нужно установить на половину или одну треть хода. Затем включить стартер". Какие, к ляду, могут быть танкисты (лётчики, подводники) с практикой по разу в год? В люк-то заберёшься, а дальше - не велосипед же! 16. Теперь ясно, отчего не отремонтировали тележки из столовой. В ремонтных мастерских негласно открыт авторемонт - починяют "тачки" из города. 17. Спустя две недели ведут мыться в душевые - присяги ради. 18. Перечитал блокнотик - то ли я такой нежный, то ли вправду здесь бардак. А ведь "учебка"-то - обыкновеннейшая: КПП, в/ч и п/п... Сколько ж их - таких в/ч от Питера до Сибири! 19. Тютчев, безответственный дядька, выступил со своей цидулкой: "В Россию, дескать, можно только верить!" А если не верить без колебаний, а пораскинуть мозгами да оглядеться - содрогнёшься!"