Самая благородная реакция на это — вызывать все большее стремление к спиритуальной науке. Эта, только на современный лад оформленная реакция должна была быть пережита в душе Марка, когда он в свое время обнаружил — насколько человечество опустилось со своей былой спиритуальной высоты и дошло до голой привязанности к материальному. Этим для него создалось глубокое понимание того, что величайший Импульс живет в сверхчувственном, и это понимание еще укрепил его учитель. То, что дал ему Петр, было совсем иным, чем могло прийти от сообщения о Мистерии Голгофы, исходя из восприятий внешних чувств, если бы кто-нибудь видел своими глазами, что происходило в Иерусалиме; но все это было потом познано ясновидчески. Так возникли все сообщения о Христе Иисусе и о Мистерии Голгофы.
Мистерия Голгофы есть событие, которое произошло на физическом плане, но которое можно было узреть потом только ясновидчески. Я прошу вас принять во внимание особенно следующее: Мистерия Голгофы есть физически-чувственное событие; однако путь к его пониманию надо искать на сверхфизическом, на сверхчувственном пути — и даже несмотря на документы, которые остались; именно так должно быть отыскиваемо это понимание. Кто этого не понимает, тот может спорить — в какой мере имеет ценность то или другое Евангелие. Для того же, кто знает истинное положение вещей, эти вопросы не существуют. Он знает, что нам необходимо взирать через недостаточные предания, которые многообразно представлены в Евангелиях, на то, что нам еще и теперь может показать ясновидческое исследование. И тогда, если мы ищем истину того, что совершилось, мы можем узреть в реконструкции по данным Акаша-хроники, как нам следует трактовать Евангелия и что в отдельных местах предлагается прочесть, — прочесть о том, что было явлено человечеству как истинное достоинство, истинное Существо человека — в то время когда оно глубоко пало со своей былой высоты.
Божественно-духовные власти дали человеку его внешний образ, внешнюю форму. Но то, что жило в этой форме с древнелемурийского времени, это стояло всегда под влиянием люциферических, а в дальнейшем ходе развития — и ариманических сил. Под этим влиянием развилось потом то, что люди стали называть наукой, познанием, пониманием. Неудивительно, что когда человечеству могло быть явлено как раз в то время истинное, сверхчувственное существо человека, люди меньше всего его узнали, меньше всего осознавали — чем стал человек. Человеческое знание, человеческое познание все больше и больше запутывалось в бытии внешних чувств. Человеческое познание могло все меньше и меньше проникать к истинному существу человека.
Именно это должны принимать в соображение, когда мы еще раз обращаемся к покинутому Сыну Человеческому, к образу человека, который стоит перед нами в тот момент, когда, согласно Евангелию от Марка, космический Христос все больше терял связь с Сыном Человеческим. Тогда стоял перед человечеством, которому все это было явлено, Человек в том своем образе, какой дали человечеству Божественно-духовные Власти. Так стоял Он тогда, но возвышенный, одухотворенный трехлетним пребыванием Христа в Иисусе из Назарета. Таким стоял Он перед своими ближними. Люди завоевали себе в смысле понимания только то, что сделали из понимания и познания тысячелетние влияния Люцифера и Аримана. А тогда стоял там Человек, который за эти три года изгнал из себя люциферические и ариманические влияния. Тогда было явлено другим людям то, каким был человек прежде, чем пришли Люцифер и Ариман. Только через импульс космического Христа был этот человек снова таким, каким он был введен в физический мир, низойдя из духовного мира. Тогда стоял там Дух человечества — Сын Человеческий — перед теми, кто тогда был судьями, палачами в Иерусалиме. И Он стоял таким, каким Он мог стать, когда все, что Его прежде уничижило, было изгнано из человеческой натуры. Тогда^, когда совершалась Мистерия Голгофы, стоял Человек перед другими людьми, его собратьями, в таком образе, перед которым эти другие должны бы встать и молиться: «Вот я тут, в моем самом высшем идеале, в том образе, какого я должен достигнуть, преобразовав себя самым горячим стремлением, которое только может исходить из моей души. Вот я стою перед Тем, что единственно достойно почитания и молитвы во мне самом — перед Божественным во мне», о чем апостолы, если бы они могли обрести самопознание, должны были бы сказать себе: «Во всем обширном окружающем мире нет ничего такого в отношении его состояния и величия, что могло бы сравниться с тем, что есть перед нами в «Сыне Человеческом!»
Такое самопознание должно бы иметь человечество в тот исторический момент. А что сделало это человечество? Оно плевало на Сына Человеческого, бичевало Его, повело Его на распятие! Это драматический поворотный пункт от того, что должно было бы быть — от признания, что тогда стояло перед людьми то, с чем ничто во всем мире не может сравниться — к тому, что нам здесь показано в сцене унижения. Показан человек, который вместо того, чтобы познать себя, сам себя втаптывает в прах, сам убивает себя, потому что не познает себя, и только через этот урок, через этот космический урок может получить Импульс, благодаря которому открывается возможность мало-помалу в борьбе добиться своей сущности — в дальнейшей перспективе земного развития.
Таков был этот всемирно-исторический момент, и так должны мы его характеризовать, если хотим характеризовать верным образом, как это обозначено в чеканных, могучих формулировках Евангелия от Марка. Ибо это хочет быть не только понято — это хочет быть прочувствовано! Из этого втаптывания в прах собственного существа изошло то, что в цикле лекций «От Иисуса к Христу» в Карлсруэ мною было описано как фантом (См. рассмотрения в шестой лекции названного цикла). Ибо, в силу того, что человек втаптывает в прах свое собственное существо, то, что было внешним подобием Божества, превратилось в «фантом», который умножается и, в ходе дальнейшего развития человечества, умножившись, сможет проникать в души, как это было представлено в цикле в Карлсруэ.
Если так рассматривать эти вещи, то обнаруживается действительно великая разница между тем, что, хочет передать Евангелие от Марка, и тем, что теперь во многих случаях из этого хотят сделать. Кто Евангелие, и в особенности Евангелие от Марка, понимает, — так понимает, что то, что там изображено, ощущает, чувствует в его художественном построении и сообразно его глубокому содержанию, — у такого человека это чувствование становится реальным внутренним фактом, тем реальным внутренним фактом, который во всяком случае должен быть, если хотят обрести отношение ко Христу Иисусу. Душа уже должна хотя бы немного отдаться проникнутому чувствованием и ощущением переживанию: как мои ближние, люди, которые тогда окружали Сына Человеческого и должны были бы узреть в Нем себя, в своем высшем идеале — как они были охвачены заблуждением!
Если кто-либо является вполне человеком нашего материалистического времени, а особенно, если он является «просвещенным» монистом (хочется сказать — разделяющим монистическое суеверие), тогда у него вырывается такое замечание, которое теперь можно часто читать или слышать: «Еще ни один человек не мог ответить на то, почему существование таково, как оно есть? Почему испытываем мы страдания? Ни Будда, ни Христос, ни Сократ, ни Джордано Бруно не могли поднять ни краешка этой завесы!» Мы слышим это повторяющимся в бесчисленных вариациях. Такие люди, которые это пишут, не замечают, что они считают себя гораздо выше Будды, Христа, Сократа и т. д., и что они все понимают в этом смысле. И как бы это могло быть иначе в такое время, когда каждый приват-доцент лучше всех понимает вещи, совершившиеся в ходе истории, и о которых каждый приват-доцент пишет свои книги, какие он должен написать в профессиональном порядке!