Я прежде показал уже, что если мы проследим жизнь Будды, то приходим к тому моменту, который в Евангелии от Марка дан для Христа как Просветление, Преображение — когда Будда, дойдя до последнего конца человеческой жизни, растворяется в Свете, как об этом рассказывается и что соответствует оккультной истине. Тогда наступает для Христа (как вы мол-сете найти это описанным в моей книге «Христианство, как мистический факт» то, что выступает в сцене Преображения; но не только так, что Он один-единственный имеет Просветление, но что Он тогда беседует на горе — на месте, где должны разыгрываться космические события с Илией и Моисеем. Лишь после этой сцены Преображения начинается Мистерия Голгофы. Это содержится так очевидно в самих документах, что отрицание этого факта оказывается по существу невозможным, если о нем однажды узнали при сравнении жизни Будды с жизнью Христа. И по существу также то, что я мог теперь сказать вам о том чувствовании, какое вздымается в нас в отношении многозначительного непризнания Сына Человеческого людьми, — это есть только само собой разумеющийся вывод из того, что уже находится обозначенным в моей книге «Христианство, как мистический факт».
Заканчивая эти лекции о Евангелии от Марка, я смею сказать следующее. Та программа в отношении христианства, которая была в начале нашего среднеевропейского движения, эта программа была осуществлена конкретно. Когда мы начали, было дано основное направление, поскольку религии показывают дальнейшее развитие и могут достигнуть вершины в проблеме Христа. Мы рассмотрели отдельные Евангелия и многие мировые свершения; мы стремились проникать все глубже и глубже в колодезь оккультной жизни, разъясняя то, что было дано прежде. Мы старались последовательно двигать вперед нашу работу. По существу, мы не сделали ничего иного, как только конкретно разработали то, что было ясно и отчетливо сказано нами тогда в нашем исходном пункте. Разве это не было самым естественным продолжением в отношении проблемы Христа внутри теософского движения в Средней Европе? И когда тут было совершено такое, то другие люди, которые три года тому назад обратились к мысли о Христе, невозможной в смысле христианства, они поистине не смели бы требовать от нас, обладающих плодами нашей последовательной работы, чтобы мы обратились бы к этой надуманной три года тому назад идее о Христе и стали бы ее проповедовать. В последнее время стали часто усиленно повторять, что Теософское общество, мол, должно быть местом для всех «мнений». Конечно, так должно было бы быть. Однако за исключением того случая, когда оно должно было стать также ареной действия сменяющих друг друга различных мнений одной и той же личности, — когда одна и та же личность утверждает теперь нечто другое по сравнению с тем, что она утверждала четыре года тому назад, и требует, чтобы Теософское общество сделалось ареной этого ее теперешнего мнения. Это, может быть, и могло бы иметь место, если бы не требовали соучастия в этом и не объявляли еретиком того, кто отказывается принимать участие в этих вещах. В Средней Европе пошли еще дальше; зашли настолько далеко, что стали называть белое — черным, а черное — белым.
Это есть как раз торжественный момент, когда мы осуществляем последний заключительный пункт программы нашей работы, намеченной 10 лет тому назад. Мы хотим быть верными нашей работе и хотим также не оказаться недостаточно мужественными и недостаточно проницательными в отношении чего-то другого. Мы хотим ясно прозревать, что нам надлежит делать; мы хотим твердо стоять на нашей почве и не дать ввести нас в заблуждение ни тогда, когда белое называют черным, а черное — белым; ни тогда, когда в отношении того, что совершено в нашем среднеевропейском теософском движении, где каждый стремится из своих лучших сил дать то, что он призван дать как свое самое лучшее, без оглядки на какой-либо авторитет, — когда в отношении всего этого утверждают, что это среднеевропейское теософское движение, мол, содержит в своих рядах фанатиков и догматиков, и когда те, кто сами высказали некую догму, которой сейчас исполняется едва три года, хотят вызвать враждебность по отношению к так называемой «ужасной догме» Средней Европы. Больно видеть, какое бесчинство творится теперь именем Христа. Однако для нас самих является оправданным даже употребление этого слова не иначе, как усматривая в нем некий объективный «технический термин». Мы всего лишь обозначаем таким образом соответствующие объективные факты, обозначаем без эмоций, без критики; это вина уж самих этих объективных фактов, что мы должны обозначать их посредством такого слова.
Нас же эти факты по отношению к тому, что может проистечь из действительного понимания такого памятника, как Евангелие от Марка, не поведут ни к чему иному, как к дальнейшей работе в том смысле, какой мы считаем верным и какой оправдал себя не только при осуществлении нашей общей программы, но какой также почерпнут из положительных фактов и он заново выдерживает испытание каждый день, когда мы в этом смысле обращаемся к той или иной конкретной проблеме, к конкретным фактам. И ничего другого, кроме подтверждения того, что было сказано в нашем исходном пункте, не обнаружилось рам, когда мы шли шаг за шагом нашим путем дальше, через подробности тех вещей, которые нами исследовались.
Даже тогда, когда мы рассматриваем величайшее, у нас не возникает никакого другого чувства, кроме настоящего и истинного стремления к истине. Такие вещи, какие открывает взгляд, направленный на Мистерию Голгофы, уже сами имеют необходимую целительную силу, чтобы изгонять заблуждения, когда к этим вещам действительно приближаются в духе, и тогда можно заметить, что, в сущности, только недостаток воли к истине не дает человеку следовать по пути, который открывается в земном мире к космическому, когда исследуется в Иисусе из Назарета космический Христос. Он же предстает нам так ясно, когда мы действительно понимаем такое Писание, как Евангелие от Марка!
По мере того, как такие Писания открываются пониманию людей благодаря духовно-научным спиритуальным наблюдениям, они будут постепенно проникать также и в остальное человечество и все больше и больше пониматься людьми. И все больше и больше станут в Евангелиях видеть слова, которые должны были быть найдены, даже пренебрегая внешней видимостью, посредством последующего созерцания Мистерии Голгофы. Те, кто написали Евангелия, они написали их, исходя из ясновидческого наблюдения, уже после событий, происшедших на физическом плане. Это надо понять и надо также усмотреть необходимость этого: ибо люди — современники событий в Палестине — не могли понять, что тогда произошло; только само это Событие могло дать Импульс к его пониманию. Прежде чем это событие совершилось, никого не могло быть, кто бы мог его понять. Оно должно было сперва оказать свое действие. Поэтому могло быть понято только после его свершения, позже. Ибо ключ к пониманию Мистерии Голгофы — это сама Мистерия Голгофы! Христос должен был сперва совершить все те действия, которые Он должен был совершить, — вплоть до Мистерии Голгофы. Затем только благодаря тому, что Он совершил, могло прийти понимание Его Самого. Тогда благодаря тому, чем Он был, появилась возможность возжечь то Слово, которое одновременно является выражением Его истинной Сущности.
Так возжигается благодаря тому, чем был Христос, изначальное Слово — Слово, которое нам передано в Евангелии и которое может быть снова узнано посредством ясновидческого наблюдения, — Слово, которое возвещает об истинной сущности Мистерии Голгофы. И также об этом Слове должны мы думать, когда говорим о собственных словах Христа, о тех словах, которые Он сам не только произнес, но которые Он возжег в душах тех, которые могли Его понять, так что они могли обозначить и описать Его Сущность, исходя из своих человеческих душ.