Я пробовал к нему не подходить, но он звал, и я опять и опять подходил и он смотрел. Это была глупая игра – кто кого. Я знал, что мне не повезет, что ему можно все – мне ничего. Я разбил зеркало. В тот день мне здорово попало от матери. Когда она успокоилась, она сказала, что это к несчастью – тогда мне было смешно. Тогда мне казалось, что это глупо. Это было – тогда. Теперь я так не думаю. Теперь мне страшно.
Когда я подошел к осколкам (я должен был их убрать сам – это было наказание), я увидел там себя, но я был… разорванный на части, что ли? Это было, как в калейдоскопе только куда-то пропал цвет. Потом я разбил еще много зеркал и однажды доктор сказал, что это такая болезнь. Какая? Доктор не знал. Как все доктора он придумал для мамы непонятное слово, и она успокоилась. Это был первый раз, когда я встретился с латынью – она меня заворожила, и я стал читать. На самый глупый вопрос, которым мучают взрослые детей, я отвечал: буду библиотекарем в детском саду. Они всегда смеялись, и мама решила, что я глупый ребенок. Но эта игра отвлекла меня от зеркал. Доктор опять что-то говорил маме, но мама его уже не слушала: нас с доктором ей заменил вице-президент французской банка. Ей с ним было лучше, потому что куда приятнее, когда растут цены на твои акции, а не твои дети.
Время прошло быстро, и я перестал ходить в школу. Я ходил в университет – это было хорошо. Я курил, как все, я спал со всеми, как все, я пил, как все и я учил что-то. Впрочем, как все. Плохо помню – что именно, но было интересно: сборы пожертвований в пользу больных педофилией, манифестации в поддержку белых голубей, подруги-лесбиянки и трава. У меня был запас времени – банковский деятель был еще жив. Когда университет вдруг закончился, и мне сказали больше не приходить – вице-президент уже был не совсем жив. Потом он стал мертвым и неприятный осадок от похорон чужого и малознакомого мне человека остался на некоторое время: в конце концов, кроме неприятных воспоминаний он оставил маме свою фамилию, неплохую ренту и большой дом, записанный на мое имя в предместье Парижа. Наверное, я должен быть ему благодарен? Я благодарен. Дом – это хорошо.
Мама про этот дом, как ни странно, кажется, ничего не знала и ни разу там не была, поэтому я стал в нем жить. Наверное, он купил это дом с обстановкой и в обстановку входила большая библиотека – я жил в этой библиотеке. Сбылась мечта – я стал библиотекарем. Честно говоря, мне было на все наплевать, кроме старых книжек, ветчины, сыра, хлеба и вина. Однажды я зашел в банк и положил на стойку карточку - мне судорожно заулыбались, встали из-за своих конторок и почти хором назвали «дорогой мсье». Когда я спросил: сколько у меня на счету и надолго ли мне хватит денег, мне ответила блондинка в строгом черном деловом костюме в обтяжку и, конечно, без нижнего белья: «О, мсье! Вам не о чем беспокоиться». Стало быть, хватит – и я себе больше не задавал этот вопрос никогда. Хотя, если быть до конца честным, то про счет я забыл, а про блондинку нет. Мне понравилось, что деньги на счету были, а белья в тот день действительно на ней не было.
Это удовольствие длилось почти пятнадцать лет (я только про счет – блондинку вскоре сменило что-то рыжее) – мама была молода: ее новый товарищ еще моложе и жили они счастливо по ту сторону океана. Все было очень хорошо. Потом наступил четверг.
Гл. 3
Наступил четверг. Шел дождь. Телефона в доме не было никогда, поэтому он не звонил. Я опять читал большую старую книгу. Хотя, нет – не так… Я разбирал слова книги со словарем, которых в библиотеке было очень много. Латынь и греческий.… Они меня волновали с детства. Это была такая новая игра: на страницу уходила неделя и к ее концу (страницы и недели) кончались ветчина и вино. Я ехал в деревню. Ехать надо было больше десяти километров, а машины у меня не было. И не было никакого смысла ее покупать – я не выходил из дома. Женщины? Странный вопрос…. Уверяю вас, что можно было бы и без них, если бы они сами не появлялись, время от времени.
Ну вот, а каждую пятницу утром мимо меня проезжал один винодел (у него были виноградники неподалеку) – это было честно: он бесплатно болтал про отвратительную погоду, а я не платил за бензин. В деревне я покупал ветчины на неделю, столовое анжуйское урожая этого года (я не разбираюсь в вине, просто оно меньше разбавлено, чем сок), а он ругался в мэрии. Потом мы шли в банк, где он платил по своим счетам, а я снимал немного денег со своего, и мы ехали обратно. Забыл! Я только потом вспомню лицо милой девушки в кассе банка (кажется – Лили) – она всегда смотрела на меня как-то странно. Словно, я был не из этого мира, и однажды спросила: хочу ли я все-таки узнать состояние своего счета и распечатать ли мне все операции по счету. Я сказал, что не хочу, потому что никаких операций, кроме снятия наличных по счету не делал. И я ушел. Надо было послушать Лили?
У выхода из банка меня ожидал винодел – он всегда был чем-то недоволен (проклятые иммигранты, зажравшееся правительство, вранье насчет глобального потепления), и ему явно хотелось убраться отсюда поскорей. Обычно он не задавал мне никаких вопросов – вы знаете, как это бывает во французской деревне? Соседи никогда не задают вам вопросов – они все незаданные вам вопросы задают флику – местному полицейскому, который при случае задаст их вам. Что ж в этом удивительного? На то и созданы соседи, чтобы были полицейские. Иначе, что делать с законами? Кому они нужны, если все будут приятными и честными, как мой сосед-винодел. Какой смысл в государстве, если никто ни на кого не жалуется, и никто никого не трогает. Что делать президенту, если не надо ни с кем воевать? Просто жить, что ли? Нет, господа, просто жить неинтересно. Просто жить и никому не мешать нельзя. Просто жить и быть приличным человеком стыдно – обязательно надо понимать, что без последствий такая жизнь не останется. Обязательно надо бояться или пугать - выбор за Вами. Для этого и существует святая троица: государство, церковь и полиция. Именно они надежда и опора соседей. Скучно жить без врагов, господа. Скучно. Неужели же только любовь имеет право на существование? Одна сплошная любовь? Но, мы же не хиппи – дети цветов. Мы уверенно размножаемся даже там, где цветы не растут. А как же ненависть? Надо же кого-нибудь ненавидеть. Иначе теряется равновесие, иначе нет стимула двигаться вперед. Туда, где жирные земли соседей, сладкие и сочные поля, где есть рыба в реках, и есть нефть и случайно был найден газ, где леса еще полны деревьев и люди пока еще улыбаются…. Почему они улыбаются-то? Любовь…. Любовь бывает только к Родине обязательно в лице ее лидера, а не к лавочке в собственном дворе – все остальное разврат, преступление и индивидуализм.
И яростная, неистребимая злость к чужому имуществу порождает великую любовь к своей несчастной родине, где всего этого уже нет. Ату их! Во имя своей невероятной и сильной любви к тому, что не принадлежит тебе! Бог на нашей стороне. Глупо говорить о Боге? Почему? Бог и Родина едины, значит то, что надо Родине (в лице кого-нибудь) – надо Богу (уж, точно не в лице надоеды в тяжелом одеянии). И знают Всезнающие, что надо Богу, потому что близко с Ним знакомы и у них с Ним гешефт. Знают, что надо Родине и тем, кто смеет ее портить, населяя ее всякими микробами и отходами - то есть нам. А кому же знать, как не им?
И вокруг Него были апостолы, готовые во имя любви порвать на части любого. И правильно, что много апостолов вокруг президента. Апостолы в форме: их должно быть много - нас же много, желающих есть и говорить! Как с нами справиться?
Свобода и справедливость! Давайте тогда поговорим еще о том, что мы их сами выбираем. Давайте о глупостях. Бедные они, бедные – как нам повезло с ними и как им не повезло с нами.
А в Бога мы верим. Это обязательно. По четвергам и субботам и воскресеньям, конечно. Но вера в Бога, прежде всего – это вера в апостолов. Не веришь Апостолу, значит, не веришь президенту, значит, не веришь Богу – ты враг и бяка. Ведь веру в короля создает его свита. А основной закон Веры – вера без оглядки: сказано – ешь.
И кажется народу, что его глас не слышит король. Какой такой народ? Это кто? Разве не апостолы? Вот и слушает король свою свиту. Будучи апостолом веры в самого себя, окружи себя такими же верными себе, как сам. А апостол должен быть грозен, поэтому истинная вера всегда только в руках человека с ружьем и правом карать по подозрению в неверии. И сильна эта вера, пока есть сила. И пока в соседнем лесу подрастает новый бог надо быть настороже. Он ведь обязательно подрастает, как бы ни хотелось ему, сегодняшнему, быть вечным и единственным. Он обязательно придет и надо все сделать правильно – сделать так, чтобы он не пришел как можно дольше, потому что у него уже есть свои апостолы и они голодны, злы и молоды. Но хорошо, что мы знаем об этом…. Или нехорошо? Зачем нам очередная революция? К чему нам так часто менять веру? Хотя, если честно, то постаревший апостол выглядит как-то не очень. Ведь полюбили-то мы его за красоту, силу и ловкость. А если портреты на стене начинают отличаться от действительности - что надо менять? Портреты или апостола? Вообще-то, убрать короля легко - труднее найти ему замену. Все они не совершенны: у всех запоры, насморк и другие неприятности. Но вот тут как раз недалеко есть маленький полицейский – чем он не маленький апостол? И пусть его пока никто не знает – сюрприз! Может и правильно, что каждый новый бог поначалу бывает неизвестным? Про известных все известно, а новый может окажется симпатичнее и стройнее. Ну, или информированнее. Все в его руках: и доносы на соседа, и молоденькая дочь мэра – пусть его – таким все прощается, лишь бы не трогал своих. А своим так хочется стать – и потихоньку продаем и продаемся. Любовь к одному разве не ненависть к другому? Запутаешься тут с вами к чертям собачьим. Лучше есть ветчину, пока она есть.