Совсем как в Малаховке, у Букиных. Там тоже дом, и эта мысль Сашу совершенно не удивляет. Да и с чего бы? Там ее любят. Тут, как выяснилось в прошлом году, тоже, что бы она себе ни думала до того. Почему у нее не может быть два места, что она зовет домом? Разве это плохо, что у нее не только одно?
Она так не считает.
— Опять на пороге вас держу, — цокает папа возмущенно языком, явно сердясь не на них, а на себя, когда отпускает ее, и в сторону отступает. — Проходите, а то что как не свои, не родные?
— Да вот держишь их, как не своих и неродных, вот и стоят, — фыркает мама, руки распахивает для объятия, и не обнять ее не можется, да и не хочется. Зачем бы? У нее взгляд хитрый, и Саша видит яснее некуда, кого ей так напоминает постоянно отражение в зеркале. Просто мама старше, но возраст — то, что со временем неизбежно придет, а не то, ради чего придется постараться. — Вы прям вовремя. Мы уже думали, если вы через час не появитесь, ужинать без вас будем.
— Поздний бы получился ужин, теть Ян, — хмыкает Ваня, в ее приветственные объятья послушно ныряет сразу после Саши. — А у нас бы еще позже. Это все Саня, торопилась, чтобы мы на поезд не опоздали. Если бы она меня ждала, а не тащила за собой, мы бы завтра приехали.
— Как хорошо бывает меня слушать, да, Ванюш? — смеется Саша, сумку с плеча скидывает и дверь ванной толкает — руки помыть надо первым делом с дороги. Гигиена — дело первой важности. Рядом с раковиной любимое пушистое желтое полотенце с цыпленком, мыло привычно не на раковине, а на полочке около нее, и когда она за ним тянется, взгляд падает чуть ниже. Там коробочка, и у нее еще ни разу не возникала необходимость покупать подобные, но не понять, что в ней, кажется невозможным. Особенно благодаря малышу, улыбающемуся с упаковки. Она так и замирает, забыв даже выключить воду, с мыльной пеной на руках, пытаясь уложить это в голове. Мама еще молодая, и она могла бы, но сложновато себе представить, что сейчас, в восемнадцать лет, она может стать старшей сестрой. Это как вообще?
— Сашунь? — мама дверь незапертую легко толкает, в ванную заглядывает, прежде чем зайти — ее в зеркале видно, иначе пришлось бы повернуться к двери. Направление ее взгляда она прослеживает легко, похоже, и улыбается сконфуженно. — Я хотела потом рассказать, после ужина. Сюрприз сделать. Видимо, надо было повнимательнее прятать все улики.
— То есть ребенок и правда будет? — собственный голос Саше кажется хриплым и непослушным. Неприятным даже почти — приходится прокашляться. Мамина улыбка из сконфуженной превращается в неловкую.
— Это проблема?
Нет, ну вот что она такое говорит? Саша носом шмыгает, сморгнуть пытается навернувшиеся слезы, и, разворачиваясь, как есть, с руками все еще в мыле, маму обнимает, стараясь не намочить ей одежду. В мокрой, как ни крути, потом неприятно, а ей теперь, оказывается, не только о себе думать надо.
— Я на бензине или на билетах разорюсь, туда-сюда ездить, к вам и к этому маленькому чуду, — смеется она, отстраняется, чтобы руки вытереть, и ладонь к маминому животу, еще еле заметному, тянет. — Можно?
— Ты там ничего не почувствуешь, — мама тоже смеется. — Там еще такой маленький комочек, еще я его не чувствую.
Саша только улыбается молча, глаза прикрывает — так сосредоточиться легче. Под ладонью, не совсем там, куда она ее положила, чуть ниже, будто едва заметная пульсация, не болезненная, не вредная, не как от болезни. Другая. Ладонь приходится сдвинуть, чтобы почувствовать лучше, и счастливую улыбку сдержать не получается.
— Привет, чудо, — зовет она шепотом. — Это твоя старшая сестричка. Ты давай там, расти, не сильно спеши, всему свое время. Я тебя буду ждать тут.
— Ты его правда чувствуешь? — мама смотрит недоверчиво и изумленно. Она серьезно? Похоже, да.
— Мам, я ведьма. Причем целительница. Кто-то лучше всего с погодой справляется, кто-то с эмоциями, кто-то еще с чем-то, а я с человеческим организмом. Чтобы я не почувствовала беременность, да я бы сама себя не уважала.
Мама смеется, и все удивление с лица ее уходит. Вот так-то лучше.
— Пошли ужинать, — говорит она. — Мы пока тут секретничаем, Ванька твой уже наверняка на кухне руки помыл. Я мясо с овощами запекла, как ты любишь. А еще раскладушка сломалась, так что мы матрас купили. Потерпите пару ночей спать не в одной кровати?
Щеки вспыхивают моментально, а на лицо наползает дурацкая смущенная улыбка. Нет, было бы глупо предполагать, что мама не догадывается. Она и не предполагала. Но ожидать, что она вот так вот об этом походя скажет, тоже не могла. Когда они на кухню выходят, она все еще красная. Румянец так легко не сходит, к сожалению. Папа и Ваня встречают их улыбками такими, что, не знай она наверняка, что они не слышали их разговора, решила бы, что знают все, о чем они говорили. Не, это уже паранойя.
— Вань, а ты как относишься к детям? — спрашивает папа уже посреди ужина. Ваня давится от неожиданности, глаза несчастные поднимает, пока откашляться пытается, стучит себя кулаком в грудь — ей приходится его по спине похлопать. Родители выглядят так, будто сейчас засмеются, но мама все-таки протягивает ему чашку воды.
— Спасибо, теть Ян, — хрипит он, прокашлявшись, и пару глотков делает. Голос у него после этого почти нормальный. — Мы… — он кашляет еще пару раз, — мы с Саней пока не торопимся с этим.
Саше теперь тоже смешно, но смех она сдерживает. Ну да, их в последние несколько дней спросили об этом чуть ли не все, чтобы знать, какие у них планы, и не потребуется ли от них поменять ради этого свои. Даже тетя Эля спросила — как она сама сказала, Дашка уже подросла, и она могла бы иногда сидеть с ребенком, если им надо, да и ее дочке было бы веселее. Но Ване, в принципе, такая реакция простительна, он ведь не знает о том, почему вопрос задан.
— Ванюш, — она его треплет по волосам, довольно отмечая, как он ластится совсем инстинктивно, невольно даже, совсем как кот, — ну не так вопрос звучал. Не в том вопрос, планируем ли мы детей, а в том, как ты к ним относишься.
— Хорошо отношусь, — он улыбается, но взгляд его все еще недоверчивый, хоть и напополам с этой самой улыбкой. Да, детей он любит, посмотреть хотя бы на то, как он возится с Дашей каждый раз, когда тетя Эля с ней приходит, как выдумывает для нее тысячи разных игр, как кормит или даже убаюкивает, чтобы она уснула. Когда-нибудь — не сейчас — из него наверняка выйдет хороший папа.
Не сейчас, это точно. Они все-таки оба не готовы.
— Значит, будем и дальше тебя ждать вместе с Сашуней, — хмыкает мама. Нет, ну как будто иначе не ждали бы, особенно учитывая, как они довольны тем, что Ваня нашел-таки как с ней объясниться и они теперь вместе. — Ну, когда ребенок будет.
— Я старшей сестрой буду, Ванюш, — влезает Саша, прежде чем Ваня опять решит, что его про их детей спрашивают. — Совсем скоро уже. Представляешь, я уже чувствовала малыша. Такой маленький комочек, только начал формироваться. Не верится даже, что все мы такими вот комочками были.
— В смысле, чувствовала? — папа хмурится, и лицо у него совсем такое же, как было у мамы там, в ванной. С кем поведешься, вспоминается Саше старая поговорка… Смешно становится снова.
— Андрюш, Сашуня же ведьма у нас, — мама его ладонь своей накрывает, улыбается мягко, ну будто сама не удивлялась так же минут пятнадцать назад. — Они больше чувствуют, чем мы.
— Все по-своему, — вставляет и Ваня свои пять копеек. — Мама бы, например, вряд ли смогла так легко почувствовать это, зато сколько раз она нас с Саней успокаивала, когда мы нервничали, не сосчитать. А Саня целительница.
— А как это понять?
Мама улыбается, когда папа этот вопрос задает, но глаза и у нее вспыхивают на миг. Интересно и ей. Они ни разу об этом не говорили, в конце концов.
— То, что в ведьме сильнее всего из всех возможных сил, и есть ее специализация, — объясняет Саша, припоминает, как ей это тетя Лена объясняла. — Оно и прорывается первым. Какая-нибудь погодница попадет в грозу и отведет ее от себя, не задумываясь об этом, а целительница будет трястись под деревом и не подозревать, что она бы могла это сделать, потому что не знает, что она ведьма. Потому что сила еще не проснулась. А когда просыпается, и когда она уже умеет с ней управляться, тогда может.