— Ебеке, вы расстроили меня. Вас так расхваливали ваши наставники из ученого мира и некоторые друзья — поклонники вашего таланта… Но вы оказались не тем, кого я в вашем лице хотел видеть на посту директора института. Мне всегда больно, когда я ошибаюсь в людях… — Президент Академии наук вынул из папки заявление Букетова, взглянул краем глаза на него и резко отодвинул листок подальше от себя. — Академическому институту найти руководителя нетрудно… Но меня удивляет одно обстоятельство: вроде бы мы с вами при первой встрече договорились о многом. Вы, помнится, в тот раз говорили о своих научных планах, говорили с большим энтузиазмом. И от всего этого вы отреклись за один год. Почему так быстро разочаровались?
Когда Каныш Имантайулы устало посмотрел прямо в лицо молодому коллеге, Евней от стыда молча опустил голову.
Президент академии продолжил свой монолог в том же духе. Каждое слово будто било в сердце.
— Прежде чем вас вызвать сюда, я еще раз просмотрел вашу автобиографию, пытаясь найти ответ на вопрос, в чем же я ошибся. И, кажется, нашел: вы оказались уроженцем кочевого казахского аула… И мне стало понятно, отчего вы испугались тех временных трудностей, с которыми столкнулись в Караганде…
Евней Букетов поднял голову и, посмотрев удивленно на Каныша Имантайулы, подумал: «Неужели есть в моих предках какие-то недостатки или изъяны, на что же он намекает?..»
— Наш народ до двадцатого века в основном занимался животноводством, которое давало ему продукты для существования, иных забот почти не было. Степняки думали, что если есть у них десяток овец и коз, пара верблюдов, косяк лошадей и несколько коров, то не умрут с голода, проживут кое-как. В вашей биографии я увидел именно эту самоуспокоенность. Однако вы, хотя и родились в степном ауле, очевидно, не желая отстать от своего времени, решили получить техническое образование. Бог помог вам встретить хороших учителей-наставников. Природа вас одарила неплохими способностями, и они, вкупе с вашим трудолюбием, ввели вас в мир науки…
Евней Арыстанулы не мог возразить уважаемому человеку.
— Все это вы достигли малым трудом, ваш путь в науку был усыпан цветами, сплошное везение! «Да, он рано повзрослевший джигит, из него будет толк!» — думали мы, доверяя вам руководство институтом… Вы знали, что вам предстоит очень тяжелая работа. Я хорошо помню ваш ответ насчет этого, Ебеке…
Канеке, снова посмотрев на его заявление, которое все еще лежало на краю стола, покачал головой. На его широком лбу собрались морщины, лицо его опечалилось. Вынув из стола агатовую шакшу[41], высыпал на ладонь щепотку насыбая, аккуратно положил под нижнюю губу, потом твердо сказал:
— Конечно, поднять новый институт непросто. Даже в цивилизованной Европе. А нам, сынам кочевников, только вчера, как говорится, занявшимся наукой, тем более это сделать очень трудно. Потому что все надо начинать с нуля. Мир науки — это путь в непознанное и овладеть ее тайнами за каких-то пару лет намного сложнее, чем вы думаете. Ваше решение быстрее поставить на ноги ХМИ, притом чисто административными мерами, наивно. Да, да, я знаю, мне уже рассказали, что вас спровоцировали на скандал некоторые люди, которые давно сделали науку дойной коровой, ничего не делая, вернее, создавая видимость исследований. К тому же вам не повезло с собственными опытами, которые вы начали в спешке, без надлежащей подготовки. Все это вынудило вас, в конце концов, просить у меня отставки. Но, дорогой мой, сознайтесь, это же самый легкий путь, фактически вы хотите сбежать от трудностей. Вот так-то, Ебеке. Правду, хоть она горькая, надо признавать. А как вы думаете, скажите напрямик, в Академии наук, которой я руковожу, нет трудностей и проблем? Их очень много и разных. Во всяком случае, на мою седую голову хватает, я давно по горло сыт ими! И что прикажете делать, если я тоже, как вы, побегу к руководству республики с заявлением об освобождении с президентского поста?.. Нет, если я так поступлю, выйдет так, как думали наши предки в стародавние времена: «Аллах милостив, он не дает мне умереть с голоду сегодня, одарит и завтра. Была бы цела голова да живы дети, остальное переживем…» Так нельзя жить, Ебеке! Долгий сон нашему народу боком вышел… Не так уж давно один наш большой акын сказал по этому поводу: «Спишь ты целый век, неужели за долгое время не выспался еще, а есть ли для сна причина круче?!..»[42] Хорошо, что не исчезли с лица земли, кое-как дожили до двадцатого века. Со дня организации Академии наук скоро исполнится двадцать лет. Но вы, как вижу, еще не избавились от привычки выбирать протоптанный и потому более легкий путь. Пусть трудной тропой идет другой, только не я… Тому пример — ваше заявление. Не обижайтесь, что говорю очень резко. А я вам верил. Вы это знаете. А кому доверяешь — с того и спрос большой. Вы, наверное, знаете пословицу: «У той страны, у которой нет будущего, никчемные ее сыновья всегда затевают пустые тяжбы». Вы тоже затеяли тяжбу со стариком, не нашедшим себе до старости лет пристанища в необъятной России. Вступив с ним в спор, столько времени потеряли впустую и чего добились?..
Евней БУКЕТОВ. «Шесть писем другу»:
«Когда так сказал аксакал, я выпрямился, обратил взор на президента и спросил:
— Вы не могли бы вернуть мне эту жалкую бумагу?
— Пожалуйста.
— Вы разрешите мне ее порвать?
— Рвите… Все? А сказать есть что?
— Есть много чего. Но все противоположное тому, что вам говорил до сих пор…»
— …Хорошо, Ебеке, теперь-то мне ясно, — сказал президент, выслушав объяснения Евнея Арыстанулы. — Трудности, которые вы сейчас изложили, не преодолеть за один день и даже за год. Что касается Хайлова, мы не в праве отнять у него докторскую степень и профессорское звание, а также лауреатскую премию… Не можем уволить его за несоответствие занимаемой должности. Если подпишем такой приказ, он не прибавит авторитета ни вам, ни мне. Поэтому Михаила Исаковича и его единомышленников придется терпеть до поры до времени. Местная власть относится к ним с уважением — ведь они прибыли с Урала, считаются крупными специалистами, тем более у них солидные ученые регалии! Когда узнает истинную их цену, перестанет поддерживать их…
Каныш Имантайулы помолчал, задумавшись, потом продолжил:
— Иван Павлович Бардин был крупным ученым, долгие годы стоял у руля Академии наук СССР. Его вклад в развитие казахстанской черной металлургии, также и вашего ХМИ — неоценим. Потому к его рекомендациям я относился с вниманием… То, что он с умыслом переправил к нам досаждавшего ему своими никчемными притязаниями Хайлова, я понял поздно. У больших людей и ошибки бывают большими! Покойному Бардину мы уже не можем предъявить претензии, так что придется и вам, и мне мыкаться с этим человеком… Михаил Исакович на днях был у меня, он вроде затеял большое исследование и просил выделить средства. Я ему ничего определенного не ответил, а вам скажу: эти средства выделю через вас; пусть получится так, что вы оказали ему действенную помощь…
— Канеке, я сомневаюсь, что он начнет эти испытания. Хотя я не знаток в черной металлургии, все же мне пришлось изучить его программу и даже посоветоваться с его старыми коллегами с Магнитогорского и Челябинского комбинатов, их мнение отрицательное, все говорят, что он с этой идеей носится уже почти двадцать лет… Дело в том, что то сырье, которое собирается использовать в эксперименте, он толком не изучил, потому и предстоящие трудности не представляет…
— Ебеке, разве вы не знаете, что половина научных опытов в Советском Союзе проводится именно так, на авось?..
— Хорошо, Канеке, пусть будет так, как вы хотите… Президент, сразу же приободрившись, заметил:
42
Из стихотворения А. Байтурсунова «Всякое о жизни», запрещенного в то время поэта, известного политического деятеля 1920-х годов.