Всеобщая насильственная коллективизация привела и русские деревни к обнищанию, но для казахских шаруа она оказалась убийственной. Местные белсенди принудили казахов сдать в колхозы весь свой скот, являвшийся единственным источником их существования. Колхозный же скот пошел под нож. Целые табуны гнали на мясокомбинаты, часть скота порезали сами хозяева. Больно так говорить, но все же напрашивается невольный вывод, что в своей основе эти преступные распоряжения имели одну лишь цель: уничтожить степняков или, по крайней мере, намного сократить их численность… В действительности так и вышло. Комиссией Верховного Совета Казахской ССР, специально занимавшейся этим вопросом лишь через шестьдесят лет, в 1991 году, было установлено, что в период 1931–1933 годов в Казахстане умерли более трех миллионов человек, то есть половина всего степного народа; многие спаслись от голода (точнее сказать, от массового геноцида) бегством в Сибирь, на Урал, а некоторые — в Китай и Среднюю Азию. В их числе были братья Букетовы…
А волны пеших переселенцев, накатывающие из степи, не прекращались, но не всех могли выручить русские деревни, тем более сами доедали последнее — черствый хлеб пополам с отрубями и лебедой. Все лето не было отбоя от толп переселенцев, просивших милостыню. Страдальцам, покорно стоявшим у порога дома, трудно было отказать. Они надоели всем. Некоторые переселенцы воровали — телят и кур, даже собак и кошек, чем конечно же выводили население русских деревень из терпения.
Тяжелые испытания выпали и на долю коренных малкизяковцев. Особенно трудно было Черному Ивану. Устроив у себя бедствующую казахскую семью, по существу превратил свой дом, как корили его односельчане, в советскую коммуну. Ведь теперь в его сарае жили три брата Букетовых с семьями… Не выгонять же их на улицу? Тем более во всех трех семьях — дети-малолетки. Пришлось к сараю делать пристройку. Хорошо еще, что все три семьи Букетовых оказались уживчивыми, дружными и честными, они делили поровну все, что зарабатывали за день вместе с женами и детьми, не шумели, не ссорились. Кто пахал землю, кто валил деревья на лесозаготовках, кто пас общий скот. Расплачивались с ними не деньгами, а продуктами.
В голодное лето 1932 года Букетовы кое-как перебились. В тот год у них было ртов более чем достаточно: в семье Арыстана — трое детей погодков, у Ибрая — малолетний сын Жамбай и еще кроха-девочка, ровесница Марата; у Маутая также рос малыш… В общем, под одной крышей был небольшой детский садик. И у бабушки Кенжетай и ее трех снох, присматривавших за отпрысками, хватало хлопот…
Братья Букетовы работали от утренней зари до заката, не отставая от кряжистых русских мужиков. Их усердие было оценено, их признали своими, ровнями себе. Это и помогло братьям удержаться в Малом Кизяке. Осенью они, от души поблагодарив Черного Ивана, отделились от него, переселившись в другие дома деревни: Арыстан и Маутай со своими семьями сняли жилье у одной вдовы; семья Ибрая — разместилась в одной комнате большого дома русского мужика на окраине деревни, рядом с лесом.
Бесконечный поток переселенцев, наконец, иссяк. Прибившиеся к деревне уже пообвыклись в ней. Правда, в то лето на поляне в лесу у Малого Кизяка появилось огороженное мусульманское кладбище, где нашли последнее успокоение гонимые, как ветром перекати-поле, степные странники. Здесь же — могилка младшего сына Арыстана — Марата (по сведениям Камзабая Арыстанулы трехлетний малыш погиб случайно, играя с детьми, ударился о косяк двери и, проболев всего три дня, скончался)…
Летом 1933 года все казахи, которые обосновались в Малом Кизяке и в его окрестностях, объединились и организованно переехали на зеленый луг, находившийся в десяти верстах от деревни, где заранее каждой семьей был сооружен шалаш. Между собой они называли новое пристанище аулом. Название это было данью привычке. Юрты-то остались на старых зимовках. Вместо них построили примитивные шалаши, втыкая в землю пять-шесть жердей и соединяя их наверху. Крышей служила солома с дерном.
Взрослые работали в «Коммуне». Мужчины трудились в поле, женщины — в столовой. В столовую и к шалашам приходили группами, распевая новые песни. По мнению новоиспеченных агитаторов, часто приезжавших из районного центра, это были первые задатки коллективного труда, открывавшего дорогу в коммунистический рай. Доклады агитаторов воспринимались степняками, как сказка Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Неизвестно, наедались ли трудяги досыта, но молодость брала свое, и песни над лугом не умолкали. Все были довольны тем, что остались-таки в живых и они и дети…
Но по каким-то причинам районное начальство осенью того же года Коммуну распустило. Братьям Букетовым снова пришлось скитаться по деревням соседнего Макушинского района, чтобы где-то перезимовать и найти хоть какую-нибудь работу. Арыстана еще беспокоила и другая забота: устроить Евнея в школу, который должен был идти в третий класс. После долгих мытарств они переехали в Куприно — русское село, расположенное далеко от районного центра. Благо, там была приличная школа. «Мы жили в светлой комнате с четырьмя окнами», — вспоминает Камза-еке о тех далеких временах. Однако и здесь деревенские мальчишки не упускали возможности поиздеваться над единственным среди них беззащитным «басурманом». Евнея спасали длинные ноги, выходя из школы, он пускался наутек, и редко кому из озорников удавалось его догнать.
Однако дом, который Арыстан нанял для своей многодетной семьи, не стал надежным пристанищем (к этому времени в его семье прибавился еще один ребенок — сын Жартас). Хозяйка дома оказалась вовсе не вдовой, как представилась во время знакомства, у нее был муж. Он находился в розыске за какое-то преступление и тайком, по ночам, наведывался к жене. А однажды, уходя от нее, прихватил с собой все ценные вещи и часть одежды своих квартирантов. Опасаясь худшего, Букетовы решили переехать. Они нашли подходящее жилье на окраине села. Евнея пришлось снова провожать в школу и встречать после окончания уроков. Но это продолжалось недолго. Евней подружился с соседским мальчиком-ровесником Васей, они стали ходить в школу вместе, и сорванцам, которые пытались показать им силу своих кулаков, теперь давали надлежащий отпор вдвоем.
Все же и этот дом для Букетовых не стал спокойным обиталищем. Однажды семью Арыстана обворовали, она осталась почти ни с чем. «Искать вора через местную власть родители не захотели. К тому же как-то Евней пришел из школы заплаканный, значит, с кем-то он подрался или же озорники опять его обидели и побили», — вспоминает Камзабай Арыстанулы последние дни, проведенные в Куприно.
Этот непрятный случай стал последней каплей, переполнившей терпение Арыстана, и в середине зимы он с семьей переехал в село Сахалин (видимо, названное так из-за большой отдаленности от районного центра), где было много казахов, откочевавших с Северного Казахстана. Подходящая работа сразу нашлась. Но возникла другая проблема: в селе не было школы и Евнею пришлось все второе полугодие просидеть дома.
С наступлением весны жители Сахалина вышли в поле: целинные земли вокруг села, не знавшие прежде плуга, были для них сущей благодатью… Власти решили здесь организовать государственное зерновое хозяйство, для чего создали специальное отделение «Опытного поля». Для переселенцев-казахов это было «манной небесной»: занятие нашлось не только взрослым, но и детям; Евнею и Камзабаю, которому уже пошел седьмой год, на пшеничном поле поручили прополку; и что замечательно — всем работающим детям в виде оплаты ежедневно выдавали хлеб. Как-то Евней с поля возвратился с целой буханкой, а Камза-бай принес полбуханки хлеба. Не отщипнув от них ни крошки, мальчики с гордостью вручили свои дары бабушке. Бабушка несказанно обрадовалась их первым заработкам и громко запричитала: «Вот мои маленькие жеребята тоже уже стали кормильцами!» — и с радостью раздала весь хлеб соседям…
В то лето на «Опытном поле» произошло неординарное событие. Однажды, в ясный день послышался гул, напоминавший раскаты грома. Все находившиеся в бараке высыпали наружу: в небе, как птица, парило какое-то чудовище с крыльями и парой колес, похожих на тележные: люди, разинув рты, не успели даже рассмотреть, что это за чертовщина, как диковинный аппарат, сделав круг над толпой, сел на краю пшеничного поля. Зеваки ринулись к этой «чертовой телеге».