Следует отметить, однако, что Синан, начинавший свою инженерную деятельность в Румелии и создавший именно в Эдирне мечеть Селимие (1569–1575), которую – по легенде – считал своим наиболее зрелым творением, просто не мог игнорировать имевшиеся здесь культовые здания; кроме того, и в Селимие-джами, и в построенной во время ее возведения в Стамбуле мечети Соколлу Мехмед-паша в Кадырга (1571–1572) Синан использовал опору купола на октагон и гексагон соответственно, вопреки развитию византийских планировок и планов-тетраконхов в его же более ранних работах. Кроме того, Синану пришлось работать и в Манисе, и местная Улу-джами, во многом повлиявшая на мечеть Юч Шерефели, должна была быть ему прекрасно известна.
При подъезде к Эдирне с запада, по Белградской дороге, «главный» минарет мечети, стоящий у северо-западного угла молитвенного зала и давший название всему сооружению, воспринимается как пятый минарет синановской Селимие-джами – уже такое «оптическое» выравнивание разновеликих и разновременных башен двух знаменитых мечетей Эдирне опровергает замечание Г. Гудвина о незначительном влиянии Юч Шерефели-джами на Синана.
Что касается «реакционности» поперечной планировки зала, то говорить о какой-либо нормативности и тем более «прогрессивности» продольной организации пространства в османской культовой архитектуре XV в. не приходится: это характерно лишь для мемориальных мечетей-завие, и то если считать их центральную пониженную ячейку (имитацию двора между айванами) частью молитвенного зала. Османские архитекторы и позже создавали «поперечно ориентированные» мечети, и даже пространства большинства первых больших культовых зданий мечетей новой столицы – Стамбула (мечетей Эйюп, Фатих, Атик Али-паша, Селим Явуз) – не могут безоговорочно быть определены как «продольные».
Вряд ли имеет смысл искать место Юч Шерефели-джами по ту или иную сторону некоего «водораздела», отделяющего раннеосманскую архитектуру от «классического» периода османского зодчества. Мечеть Трех балконов следует считать памятником, консолидирующим достижения раннеосманской архитектуры и создающим композиционную основу для сложения уже в следующие десятилетия нового типа мусульманского здания. Но для появления сооружений подобного масштаба – поистине «имперского», – требовалась достойная его строительная площадка, равно как для окончательного сложения имперской идеологии, соответствовавшей размерам раскинувшегося в двух частях света Османского государства, требовалось знаковое событие. Таким событием стало взятие в 1453 г. находившегося едва ли не в центре турецких владений и всего в 250 км от османского Эдирне византийского Константинополя.
Формирование типа «Большой османской мечети»
На протяжении полутора столетий с момента образования Османского бейлика Византия была вынуждена уступать османам одну территорию за другой. К середине XV в. Палеологи властвовали только над северными и западными окрестностями Константинополя и Морейским деспотатом на Пелопоннесе. При этом османы, владея почти всеми Балканами, легко перебрасывая войска через Дарданеллы, окружив Второй Рим своей территорией, ограничивая его торговлю и дипломатию, воздерживались от окончательной ликвидации последних остатков формальной Византийской империи, связанной дипломатическими и династическими союзами, но несколько раз «репетируя» взятие Константинополя1.
К середине XV в. «ислам подобрался к Византии столь близко, что поглощение последней было делом времени»2. Собственно, падение великого Города было предсказано Пророком Мухаммадом на заре ислама – в «Муснад» Ахмада ибн Ханбаля приводится хадис: «Посланник Аллаха говорил: “Однажды Константинополь, несомненно, будет покорен. Завоевавший его командующий – очень хороший командующий, завоевавшая его армия – очень хорошая армия”»3. Таким командующим оказался Мехмед II, вошедший в историю как Фатих – «Завоеватель». Результат длительной осады Константинополя, не получившего реальной помощи от союзников-единоверцев, был предсказуем. Для османов же символический эффект победы над заведомо слабым противником безусловно превалировал над политическим4: они не только исполнили предначертанное, но и получили все основания считать себя наследниками Второго Рима, тем более перенеся столицу своей Империи в Константиние – город, воспринимавший сам себя и действительно воспринимаемый как центр мира5.
Взятие Константинополя стало поворотной точкой самосознания османов, – в том числе архитектурного. Это событие оценивается как важнейшее в турецкой истории и предопределяет «стамбулоцентричность» османского мира6. Здесь, на холмах Второго Рима, уже найденные архитекторами пространственно-композиционные решения и достигнутый в Эдирне масштаб зального пространства, перекрытого куполами, нашли мощный стимул для дальнейшего развития «в лице» Св. Софии Константинопольской. Великий храм, построенный Юстинианом, должен был быть включен в число знаковых культовых памятников ислама, подобно тому как дамасская базилика Иоанна Крестителя стала мечетью Омейядов и как Храмовая гора Иерусалима стала Харам аш-Шариф, – фактически Мехмед Завоеватель лишь следовал алгоритму, заложенному халифом Умаром и Халидом аль-Валидом7. «Космичность» легендарной Софии, программно воплощавшей «концепцию божественного домостроительства», легко позволила ей стать мечетью, но этот акт так же легко обрел обоснование в мусульманских легендах8. Достаточно указать на очевидную параллель между действиями Пророка Мухаммада, очистившего Каабу от идолов и сделавшего ее святыней Единобожия, и демонстративным шагом его тезки Мехмеда II, превратившего знаменитый христианский храм в место поклонения Аллаху: «Вход Мухаммада в Каабу и Мехмеда в Софию – события сходные, знаменующие повержение старого религиозного порядка, прежних кумиров и торжество нового религиозного знания»9.