Когда Батый говорил об этом Федору, тот только поводил глазом в сторону предателя, сидевшего справа о хана, и твердо стоял на своем:
— Богата Русь, то правда, но и сильна ратной доблестью. Не доводилось еще некому из чужеземцев покорить Русь под свое иго.
— На Руси частые усобицы князей, мало воинов в городах. Рязань стоит некрепко! — заговорил Глеб с позволения хана.
— Изгой долго скитается по чужим странам и не знает, что за эти годы еще сильнее окрепла Русь. Смерть постигнет всякого, кто посмеет воевать Русь.
— Хвастает мальчишка! — гневно вспыхивал Глеб.
— Предателей на Руси вешают за ноги и дают воронью клевать их черные сердца! — отвечал Федор.
Батый переводил взгляд с одного спорщика на другого. Юный Федор был более приятен хану, чем злой, высохший от жажды мщения старый русский князь, живущий ныне его подачками. Батый делал знак рукой, и толмач передавал Глебу приказ повелителя сомкнуть уста.
Так было несколько раз. И все больше склонялось сердце Батыя на сторону молодого русского князя.
Хан звал Федора в свой шатер, Устраивал для него конские ристалища[23]; для Федор плясали, извиваясь, нарядные пленницы хана; густые вина и пряные сладости Востока подавались к столу русского посла.
Батый отдал приказ не разорять русских порубежных селений и сказал Федору, что не станет воевать Рязани, уйдет с ордой в степи, а клеветника Глеба прикажет убить и выбросить на съедение сторожевым псам. Однажды Ополоница вышел из своего шатра, когда все в татарской орде спали мертвым сном. Старому воину не спалось — ныли старые рана и дума о Федоре гнала дрему.
Над степью стоял полный месяц. Небо было сине и чисто. Со стороны коновязей слышался хруст коней, жующих ячмень. Меж шатров показался дозорный татарский всадник в высокой шапке. Тонким голосом татарин тянул свою бесконечную песню.
Ополоница проводил взглядом татарина, растаявшего в месячной мгле, и совсем было хотел возвратиться к себе, как увидел тонкую полоску света, пробивавшуюся из-под полога шатра боярина Истомы Тятева.
В шатре светил трехсвечник. Желтое пламя озаряло стол. На столе стояли мисы и блюда с остатками ужина и наполовину пустые жбаны с хмельными настоями. У стола, лицом к свету, сидел сам Истома — бледный, с взъерошенной бородой и мутноглазый: боярин изрядно выпил и его клонило в сон. Против Истомы сидел большой, сухоплечий человек в широком татарском азяме[24] с тигровой выпушкой по подолу и на рукавах. Седые кудри против света казались дымчатыми и сияли.
Ополоница тихо прикрыл полог и распрямился. Он узнал сидевшего в шатре Истомы Тятева гостя: то был Глеб.
Глеб глухо говорил что-то осоловелому Истоме, обрывая свою речь коротким смехом. Прислушаться к его словам помешал Ополонице стремянный Истомы, появившийся около шатра.
Ополоница вышел на месячный свет и окликнул стремянного. Хлопая рукавицей о рукавицу, тот приблизился.
— Продрог? — спросил Ополоница. — Ложился бы…
— Захолодал совсем, боярин, — поежился плечами стремянный. — Да приказано быть на слуху.
— У боярина гости?
— Гуляют с вечера. Третий жбанчик пенного приканчивают.
— Не домыслился, кто?
— По обличью татарин, а речь, словно, наша.
— Ну, стереги, а я пойду.
Утром не пришлось Ополонице видеть князя Федора с глазу на глаз: рано прискакал к Федору ханский гонец упредить, что в шатер к нему следует полководец татарского войска и ханский шурин — Тавлур.
Церемония встречи ханского шурина была пышной. На пути Тавлура выстроились послы и все русские воины. Ополоница стоял сзади Федора.
Князь был бледен. Ночью долго писал Федор, отписывая отцу-князю об успехах посольства, потому спать лег только под утро.
Тавлур просидел в шатре Федора недолго. Уезжая, он передал Федору приглашения быть в шатре хана Батыя к вечеру для рукобитья и получения ханской хартии о мире с Рязанью и о выплате татарской орде десятины от всего живого и мертвого, чем владели князья всех рязанских городов.
Проводив Тавлура, Федор повеселел.
Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и Истому, поднял чашу и сказал здравицу Руси и всем ее людям.
Чокаясь с Федором, Истома расплескал вино. Ополоница отставил невыпитую чашу в сторону.
Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников, осушил чашу и заговорил о скором возвращении в свой городок на Осетре.
Меч занесен
Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый не приказал звать изгоя на прощальный пир, который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это добрым знаком, потому и не стал говорить Федору о своих подозрениях по поводу Истомы.