Почему же Чемберлен стал противопоставлять «арийскую» и «семитскую» расы?! А потому, что так ему хотелось. И его заказчикам, конечно.
Вот эту расовую теорию и взяли на вооружение такие нехорошие люди, как национал-социалисты в Германии! Люди, чьим официальным «борцом за идею» и «мучеником, потерпевшим от рук врагов», автором нацистского гимна был… обыкновенный сутенер.
До того, как войти в национал-социалистическое движение, Ганс Хорст Вессель был обычным сутенером из пролетарского района Вейдлинга, на востоке города Берлина. Родиться в этом районе никогда не было украшением для биографии, и люди сколько-нибудь процветающие не селились и старались не бывать в Вейдлинге. Примерно как в Ист-Энде в Лондоне, на Хитровом рынке в Москве.
Здесь и в более благополучные времена что ни день, то в пивнушках и подворотнях щекотали ребра лезвия ножей. А уж в двадцатые — тридцатые годы, когда Германия выясняла, какой социализм лучше другого, коммунисты и нацисты то и дело сходились в страшных уличных побоищах, выясняя, кто из них настоящий сын рабочих, истинный пролетарий и верное чадо народа.
В 1926 году Ганс Хорст Вессель вышел из тюрьмы — отсидел два года за мошенничество. В Германии — инфляция, голод и нищета. Даже люди с очень высокой квалификацией порой сильно нуждаются в самом необходимом. Хорст Вессель восстанавливает знакомства и вспоминает, помимо прочего, о своем старинном друге Гиммлере. Откуда такие друзья у боевого офицера, прошедшего всю Первую мировую войну, сказать и трудно… и вместе с тем, пожалуй, чересчур просто. В конце концов, не родился же Гиммлер почтенным семейным человеком? Но о том, как выглядело их первое знакомство и при каких обстоятельствах возникло, история умалчивает. Так же трудно сказать, о чем говорили они при своей первой встрече в 1926 году, — начинающий функционер Национал-социалистической партии и уголовник с городского дна, человек, которому не всякий вор подал бы руку. Оба они давно уже покойники, а свидетелей беседы не осталось… Да и были ли они, свидетели? В таких делах стараются обходиться без них.
Доподлинно известно, что Хорст Вессель со своими друзьями составил отряд «Штурм-5», и они долго били коммунистов по всему пролетарскому Вейдлингу. Зрелище коммунистов, драпающих по Вейдлингу под градом булыжников, радует мое антикоммунистическое сердце, но я не уверен, что Вессель и его друзья были намного приличнее.
В 1928 году Вессель сочинил песню, позже названную его именем и ставшую партийным гимном Национал-социалистической рабочей партии Германии. Трудно сказать, до каких высот мог бы подняться «истинный ариец», сутенер с задворок Берлина, но 23 февраля 1930 года другой сутенер, коммунист Али Хелер, убил Ганса Хорста Весселя в драке. Драка состоялась в одном из кабаков пролетарского района Вейдлинга, и по поводу причин побоища есть несколько версий. Нацисты рассказывали, что Хорст Вессель бился за высокую идею и умер с именем фюрера на устах. Коммунисты не отрицали, что драка была сугубо идейная, но вот последние слова Хорста Весселя приводили такие, что приходилось исключать дам из числа слушателей. Люди опытные уверяли, что гиганты политической борьбы попросту не поделили прав на одну из местных девиц.
Если это и так, разумеется, создать культ Хорста Весселя это не помешало, напротив, — культы покойников создавать легче всего. Напомню читателям, особенно молодым: родившиеся в начале века поколения считали, что с приличными дамами и порядочными девицами не говорили о «таких вещах». Гитлеровские власти Германии назвали свой гимн именем сутенера, и говорить с собственной женой о политике интеллигентным немцам приходилось, нарушая это маленькое табу.
Естественно, таким, как Вессель (и Али Хейер), вовсе не нужны были как раз «жемчужные зерна» расовой теории. Нужнее всего для них оказались те стороны расовой теории, о которой и не подозревали отцы-основатели. Эти «нацисты с улицы» начали с того, что довели расовую теорию до нужной стадии упрощения, чтобы сделать ее положения понятными любому «арийцу». В том числе и тому, кто уж никак не отягощен «иудейской химерой интеллекта».
Кстати, провозгласив курс на самые простые и примитивные эмоции и упрощенное видение мира, нацисты поневоле оказались отступниками от своих отцов-основателей. Для Гобино и Чемберлена арийцы тем и были хороши, что очень интеллектуальны и, что называется, с закрытыми глазами одолеют менее интеллектуальные расы.
Но то, что казалось важным старой европейской профессуре, вовсе не было значимым для дорвавшихся до власти люмпенов и полуучек. Одно объявление Иозефа Геббельса доктором философии — с его шестью классами гимназии — таит за собою просто океаны пресловутого комплекса неполноценности. Для наглых выскочек самым важным в арийской расе оказались не бездны интеллекта, — к ним-то как раз нацисты испытывали крайнее подозрение, и всякий умник казался им тайным евреем.
Для нацистов арийцы сделались воплощением «нерассуждающей воли», «отвращения к интеллигентской рефлексии», «презрения к болтовне», «творцами и разрушителями» с «прекрасным огнем дикого зверя» в глазах. На место, где идеалом был интеллектуал, совершавший творческие акты, нацисты поставили какое-то дикое создание… и даже, пожалуй, не дикое, а одичавшее.
Их идеалом стал человек даже не дикий, то есть живущий до цивилизации, а человек, сознательно отказывающийся от всего, что цивилизация в состоянии ему предложить. Сами себе они казались грозными и прекрасными и сделали своим символом роскошного дикого зверя — могучего серого волка. Но если разобраться, гитлеровский «сверхчеловек», предпочитающий «напряжение воли» напряжению интеллекта, а пинок ноги — чтению книги, напоминает даже не дикого волка, обитавшего когда-то в нетронутых германских лесах по соседству с древними германцами, а скорее одичавшую дворнягу. Эдакого немецкого Шарикова, тявкающего из своей подворотни на «всякого там в семи комнатах».
Интересно, понимал ли Геббельс, что, провозглашая интеллигенцию «отбросами нации», зачисляет в «отбросы» и собственных «отцов-основателей»? Что восстань из гроба Гобино и даже Чемберлен, они бы этих высказываний Геббельса, мягко говоря, не похвалили бы?
Впрочем, быть профессором при нацистах стало куда менее почетно, чем когда-либо в прошлой истории Германии. Адольф Гитлер всерьез предлагал «не пичкать ученика никчемными знаниями», а учить его «строить здоровое тело». Ведь «гении никогда не смогут появиться из нации дегенерировавшей!»
Полуграмотный функционер Юлиус Штрайхер выступал перед студентами Берлинского университета и нарисовал две чаши весов:
— Вверху — содержимое мозга фюрера, — вещал Штрайхер. — А в нижней чашке — дерьмо профессорских мозгов.
Что бы ни изучал студент, он должен был в первую очередь ознакомиться с расовой теорией во всей красе, а его настольной книгой должна была стать книга Германа Гауха «Новые основы расовых исследований».
«Животный мир следует классифицировать на представителей нордической расы и низших животных… — всерьез писал герр Гаух, и, пожалуй, самое удивительное в творениях полупочтенного господина Гауха — это его пионерская серьезность. — Не существует ни физических, ни психологических отличий, которые могли бы подтвердить отличие человека от животного мира. Единственное различие, которое существует, — это различие между представителями нордической расы, с одной стороны, и животными, в основном представителями ненордической расы и недочеловеками, представляющими переходный вид, с другой стороны».
Если даже студент еще мог стоять на ногах после таких сногсшибательных открытий, герр Гаух добивал его в других местах своего объемистого творения. Например в этом: «Нордическая раса остается единственной, которая способна издавать звуки изумительной чистоты, тогда как у неарийских рас произношение нечистое, отдельные звуки спутаны и больше напоминают крики животных, скажем, лай, хрип, фырканье или писк. То, что птиц можно научить говорить лучше, чем других представителей животного мира, объясняется тем, что их голосовой аппарат является нордическим по своей природе — сильный, узкий, с коротким языком».