Не прошло и четверти часа, как брякнул замок, и в дверь протиснулся давешний детина. Не говоря ни слова, он распутал им руки и, подтолкнув их друг к другу, отошел в сторонку. И вслед за тем, пригнувшись, шагнул через порог Лефорт и, придержав дверь, пропустил царя.
— Ну, кто победил? — резко остановившись посреди сарая, спросил Петр.
— Я! — крикнул оборванец и грохнулся на колени.
Недолго подумав, опустился на колени и Шафиров.
— Он победил в скорости ответа, — сказал Шафиров. — На базаре я бы задушил его до полусмерти, потому что я тяжелей примерно на полтора пуда.
— Врешь, свиное ухо! — закричал оборванец. — Я б те и полумертвый глотку перекусил!
— Почему ж только до полусмерти? — с интересом спросил Лефорт.
— За смертоубийство полагается слишком тяжкая кара, — охотно объяснил Шафиров. — А я еще не успел выучить французский язык.
— Ты знаешь языки? — быстро спросил Петр.
— Жидовский он знает! — вставил оборванец.
— Знаю и жидовский, — согласился Шафиров.
— А еще? — нетерпеливо спросил Петр.
— Голландский, английский, немецкий. Еще польский.
— Похвально… Ну, а ты? — Петр концом трости ткнул оборванца в плечо. — Шапку украл?
— Я сам московской породы, — запричитал, заелозил на коленях оборванец, норовя поцеловать Петра в башмак, — пожалейте мои молодые годы! Я беру, а не ворую, пирогами торгую, а он мой лоток сломал.
— Дальше-то чего скажешь? Не придумал еще? — усмехнулся Петр. — Звать тебя как?
— Алексашкой поганым тятя обзывал, когда розгами сек, — притворно хлюпнул носом оборванец.
— Мало сек, — убежденно заметил Лефорт.
— Ой, много! — живо возразил Алексашка. — Лютый был человек тятенька мой Данила Ментиков, царство ему небесное.
— Вы меня боитесь? — вдруг спросил Петр, глядя поочередно то на одного, то на другого.
— Очень! — за двоих ответил Алексашка.
— А почему? — спросил Петр.
— Вы сами такие молодые, а такие страшные, — объяснил Алексашка. — И палка вон какая. Прямо жуть!
Теперь Петр глядел на Шафирова.
— Гневен господин, — тихо сказал Шафиров. — Но не гнева его я боюсь — боюсь чем не угодить ему, не приведи Бог…
— Вот ваш господин, — сказал Петр и указал на Лефорта. — Ему будете служить. А если ты, — он протянул трость к Шафирову, — соврал насчет языков — твой вырву!
Круто повернувшись на каблуках, Петр шагнул к двери и распахнул ее ударом ноги. Лефорт вышел за ним следом.
— Это кто будет? — сразу осмелев, спросил Алексашка у отлепившегося от дальней стены детины. — Офицер, что ль?
— Царь Петр, дурак, — сказал детина, проходя.
Шафиров улыбнулся счастливо.
2
ПИРАТ С ОСТРОВА СВ. МЛАДЕНЦА. 1697
Цыклеру отвратительно было сидеть в Таганроге, на краю земли; сидя там и распоряжаясь строительством гавани, он полагал, и не без оснований, что следующим назначением будет совсем уж тупик, сибирская глухомань… Прослужив тридцать лет русскому престолу и дослужившись до звания стрелецкого полковника, Цыклер понимал, что карьера его, начавшаяся так удачно, кончена: царь Петр не забыл ему тайных связей с покойным Иваном Милославским и с мятежной царевной Софьей. А связи, если разобраться, были вполне объяснимые: Софья обещала полковнику Цыклеру многое, Петр — ничего. И вовсе тут ни при чем Петрова любовь к немцам и немецкому (сам Цыклер родился как-никак не в Калуге, а в Бремене) и приверженность Софьи русской старине. Цыклеру одинаково безразлична была и русская старина, и русская новизна. А вот то, что какой-то Лефортишка, пьяница и сводник, щеголял в мундире генерал-адмирала, сильно его раздражало. В конце концов, он, Цыклер, мог пить не меньше Лефорта, не говоря уже о том, что вместо одной Анны Монс готов был пригнать царю Петру целую дюжину крепких и чистых немецких девок. Но фортуна не благоприятствовала Цыклеру: он сидел в Таган-Роге, а Лефорт — в своем новом дворце в Немецкой слободе. И это было отвратительно и обидно до возмущения крови.
«Боится, — рассуждал Цыклер, одиноко сидя в Таган-Роге, в крепкой избе, — боится меня царь Петр, потому и держит за тридевять земель от Москвы. Понимает царь: Цыклер — не старый дурак Авраамий, Цыклер писем писать не станет, не станет учить: „Не предавайся, царе, утехам непотребным, не ходи в Немецкую слободу, слушай совета матери, да жены, да бояр“… Вот и дописался старец Аврамка, досоветовался: подняли его на дыбу в Преображенском приказе да все жилки по одной и выдрали, а царь Петр еще и поучал: „Гляди, старый, вот это твоя центральная жила, а вот эта вспомогательная. Гляди лучше, может, перед смертью и научишься анатомиям“».