Выбравшись из толпы, Лакоста обогнул площадь и, взглянув в последний раз на опадающий уже костер, пошел вдоль реки. До Дивьера идти было недалеко, и Лакоста не спешил… Вот прошлое и открылось, в первый же день — мертвое и слева, и справа. Петр Алексеевич давным-давно в могиле, а костры продолжают пылать на площадях. «Жида Бороха Лейбова за совращение»… На дворе 1738-й год, а в центре Санкт-Петербурга инквизиторы волокут людей в огонь. Двести лет назад его, Лакосты, предки и предки Дивьера бежали из Испании от таких вот инквизиторов — и вот их потомки попали из огня да в полымя. Бог знает, сколько за этим костром последует других, и кто в них будет гореть! Он, Лакоста? Или ему, старику, посчастливится умереть своей смертью, а сожгут внука его, Якова? Или детей и внуков Якова? В благословенном Гамбурге еврею грозят неприятности от своих же евреев, и это в порядке вещей — но там никому и в голову не придет убивать тебя только за то, что ты еврей! Это просто невозможно! Яша смог бы стать там почтенным врачом или адвокатом, и никто бы не послал его ни в ссылку, ни на костер.
Дом Дивьера не изменился за эти годы — все такой же прочный и красивый, он приветливо глядел на воду своими высокими окнами. На стук отворил молодой нарядный лакей и, не отпуская двери, уставился на Лакосту презрительно и нагло.
— Мне к Антон Мануйловичу, — просительно сказал Лакоста. — К Дивьеру!
— Ты спятил, что ли, дед? — скривился в ухмылке лакей. — К Дивьеру в Сибирь езжай, на каторгу. А ну, проваливай отсюда!
Вот и Дивьер. Оставался еще Шафиров.
К нему Лакоста предусмотрительно явился с черного хода, и там кухарка подозрительно оглядела его порты и лапти.
— Ты рыбу, что ль, принес? — закончив огляд, спросила наконец опрятная кухарка.
— Значит, Петр Павлович… здесь… — задыхаясь от вдруг налетевшего волнения, сказал Лакоста. — Передайте ему — Лакоста пришел. Ла-кос-та!
Шафиров выбежал на коротеньких ножках, обнял. Расцепив руки, поправил парик и коснулся пальцами уголков повлажневших глаз.
— Боже мой, это вы… Боже мой!
— Извините меня за этот вид, — сказал Лакоста, не решаясь сесть. — Я сегодня только оттуда.
— В последний раз вы меня видели не в лучшем виде, — улыбнулся Шафиров. — А теперь я снова, слава Богу, и в чинах, и в орденах… Но что ж это я! Сейчас вам принесут одежду.
— Один только вопрос, — шагнул Лакоста. — Мой внук… он…
— Он у меня, — сказал Шафиров. — Дивьер привел его ко мне.
— Антуан на каторге? — спросил Лакоста.
— В ссылке! — возражающе махнул рукой Шафиров. — И знаете с кем? С этим подлецом Скорняковым-Писаревым! Все-таки я дождался! А Меншиков, светлейший мерзавец? Умер! В ссылке! Нищим! А я сухим вышел из воды! Мне матушка Екатерина Алексеевна шпагу Великого Петра подарила! За заслуги!.. Что это вы улыбаетесь?
— Вы все такой же, Петр Павлович! — сказал Лакоста. — Время вас не берет.
— Конечно, — согласился Шафиров, оборачиваясь к зеркалу. Там, в светлом венецианском стекле, улыбались друг другу два ветхих старика — один улыбкою победной, а другой доброй и жалкой.
Одежды по распоряжению хозяина принесли целый ворох, так что можно было одеть пяток голых. Из этого блещущего серебряным и золотым шитьем холма Лакоста вытянул просторный кафтан мышиного цвета, коричневые суконные штаны и крепкие дорожные башмаки.
— Если бы я не знал, что вы сегодня вернулись из ссылки, у меня создалось бы впечатление, что вы туда отправляетесь, — состроив озабоченную мину, пошутил Шафиров. — К чему вам эти ужасные башмаки? Наденьте вот эти легкие, с пряжками!
— Я только возвращаюсь из ссылки, — одергивая кафтан, тихонько сказал Лакоста. — Мне еще ехать и ехать…
— Куда? — удивленно воскликнул Шафиров.
— В Гамбург, — сказал Лакоста.
— Да вы просто сошли с ума, — сердито сказал Шафиров. — Какой Гамбург? Зачем?.. Я устрою вам здесь приличное содержание, квартиру. И о Яше подумайте — ему жениться пора!
— Я подумал, — упрямо сказал Лакоста. — Я был сегодня утром в Гостином дворе.
— Ну, и что? — спросил Шафиров.
— Я видел, как сожгли Бороха Лейбова…
— Ну, и что?! — повторил Шафиров. — Он был сумасшедший, маниак! Вы помните, как он напялил ермолку на Петра Алексеевича? Меня тогда чуть удар не хватил! И на кой черт он ввязался в эту дикую историю с капитаном! Мы все-таки живем в России, и надо об этом помнить!
— Когда я жил в Гамбурге, я об этом не помнил, — сказал Лакоста. — Зато теперь вспоминаю часто.