И наконец, синагога, в ней — служба, я не могу войти туда с непокрытой головой, даже платка у меня нет.
— Не одолжите ли газетки? — спрашиваю у еврея, выскочившего оттуда на минуту, чтобы сплюнуть, но он, обдав меня презрением, возвращается. Счастливец!
И когда уже, совершенно смущенный, я стою, как чужой, посреди еврейского двора и озираюсь, рядом со мной оказывается молодой хасид, очень красивый. Он чем-то напомнил мне моего дядю, который умер тридцатилетним тихо и беспричинно среди бела дня. И потому весь дальнейший разговор я стараюсь быть предупредителен к нему.
Лаская бородой, он склоняется ко мне:
— Вы еврей?
— Еврей, — отвечаю я.
— Это видно, — говорит он тихо. — А откуда? Где родились?
— В Праге, — отвечаю я.
И тогда он задумывается, прежде чем задать следующий вопрос, вглядывается.
— Родители ходили в синагогу? — спрашивает он наконец.
— Да, — отвечаю я.
Он успокаивается и восклицает:
— Значит, молитву вы знаете?
— Не знаю, — отвечаю я.
— Ай-я-яй, — жалеет он меня. — Тогда повторяйте. Шма Исраэль, адонай элоэйну, адонай эхад! Повторяйте!
Я повторяю, он сокрушен полным отсутствием слуха и недоволен, качает головой:
— Нет, вы действительно еврей?
— Ну конечно, — отвечаю я.
— И бар мицва у вас была?
— Была, — неожиданно для себя вру, и тут он становится подозрителен, важен и придирчив.
— И на вас возлагали тфилин?
— Возлагали, — продолжаю лгать зачем-то.
И тогда он прикасается мягкими, безвольными руками ко лбу моему и левому плечу:
— Вот сюда и сюда?
— Да, — отвечаю я и вдруг понимаю, что, если позволю еще хоть в чем-то обмануть этого доброжелательного человека, Бог поразит меня здесь, на месте, прямо посреди двора. — Но я не обрезан, — говорю я.
Черт меня дернул! Что тут началось! Сначала он вскрикнул, отшатнулся, хотел бежать куда-то, сзывать всех остальных евреев, чтобы взглянули на меня, необрезанного, затем решил действовать сам.
— Какой же вы еврей? Я сделаю вам обрезание сегодня же, сейчас.
— Сегодня не могу. Сегодня у меня концерт.
Он снова подозрительно задумался и помрачнел.
— Так вы музыкант?
— Да.
— И вы из Праги?
— Ну да. Я виолончелист.
Он отстранился и сделал шаг в сторону.
Я почувствовал, что чем-то огорчил его, и поспешил успокоить:
— Я приду завтра.
— Не надо, — сказал он. — Завтра не надо. И вообще вам не стоит торопиться с этим.
Он повернулся и пошел к лесенке, ведущей в дом, но, не доходя, остановился:
— Скажите… только один вопрос… вы не встречали там, в Праге…
Он назвал известную фамилию, я очень любил этого человека, он даже умереть ухитрился как-то весело, по-живому, но только собирался ответить, как хасид подхватил полы лапсердака, преодолел лестницу одним прыжком и скрылся.
Чудак! Чего он испугался? Мне было что рассказать забавное о смерти его отца.