Её душа пахла лавандой...
Её душа пахла лавандой. Лида давно это знала. Терпкий аромат всегда был с ней и менялся лишь едва уловимыми оттенками цвета и запаха. Когда девушка грустила, сияние вокруг неё становилось чуть холоднее, начинали чувствоваться ноты спелой черники. Радость добавляла в ореол Лидиной души нежный персиковый цвет и аромат корицы, словно чашечку крепкого кофе только что обогатили пряностями. Любовь к людям и жизни пропитывала всю её суть запахом свежеиспечённого хлеба, до боли родным и ласковым. А вот злость клубилась в душе алыми крупными мазками, переполняла внутреннее пространство таким острым цитрусовым амбре, что можно было порезаться.
Лавандово-черничное сияние начало усиливаться после приезда в деревню. Но почему? Ведь девушка давно мечтала вырваться из города и найти, наконец, приют в тиши природы. Если окинуть Лидину нынешнюю жизнь взором стороннего наблюдателя, её вполне можно назвать успешной: есть хорошая работа, даже намёк на карьерный рост, стабильный доход и общение, правда, всего лишь приятельское. Грех жаловаться, в общем. Да и зачем жаловаться, ведь она стремилась к этому, причём жадно и временами надрывно.
Со школьной поры Лида трудилась, пыхтела над уроками, а потом – над лекциями в институте, чтобы стать «большим человеком», непременно московским. В вузе всё шло гладко, пока в голову не пришла мысль, которая застряла в ней на долгие годы: я не такая, как они. С самого начала её дико раздражал статус «понаехавшей», поэтому пришлось провести серьёзную работу над изъянами, которые Лида постоянно в себе откапывала. Например, смеётся она слишком громко и заливисто; ходит тяжёлой поступью, как будто пятками сваи вколачивает; ест, что захочется, не думая о фигуре; охает и хлопает в ладоши при виде чего-то необычного. Короче, не дело всё это. Будучи девушкой бесхитростной и провинциальной, она с трудом осваивала науку «столичных штучек». С упорством великовозрастного барана, как сказал бы дедушка, Лида подгоняла себя под образ городской молодёжи, который сама же и выдумала. Вот только эта одёжа оказалась ей не по плечу: смеялась она также, только рот стала нелепо прикрывать рукой, словно боялась испустить дух; уплетала любимые коричные булочки с шоколадом, только наедине с собой, гордо отказываясь от них на людях. Но на шпильках ходить все-таки научилась, правда, ненавидела их всей душой. Каждое замечание, смешок в коридоре, взгляд, что задерживался на ней чуть дольше положенного, резали по больному, заставляя девушку стыдливо прятать глаза. «Это всё оттого, что я из области: неповоротливая, шумная, приземистая – деревня, одним словом. Они никогда меня не примут», – сокрушенно заключала Лида, наливаясь ледяным холодом апельсина с лимоном. Зачем ей быть «своей», и кто поставил перед ней эту бесполезную задачу, девушка не смогла бы ответить. Ей просто надо было, до ноющей ломоты в теле, стать успешной дамой, которая сливается с элегантной толпой на улицах большого города.
Аромата хлеба, который неотступно следовал за ней в детстве, Лида не слышала уже лет сто, да и с чего бы. Окончив институт, она поняла, что не любит людей, быстро от них устаёт. А спустя годы осознала: не любит она себя, а не людей, и устала она, прежде всего, от собственного общества и надуманных ограничений. Зачем всё это? Даже бег хомяка в колесе и то логичнее. Дворец под названием «столичная жизнь», который молодая женщина строила из иллюзий на протяжении тринадцати лет, оказался бесполезным и негостеприимным – он с трудом выносил свою хозяйку, куда уж ему было вытерпеть других. Так и тянула она эту лямку, блуждая в потёмках суетливых будней и безрадостных выходных, проведённых в унылом одиночестве.
«Может, не надо было уезжать отсюда? Жила бы себе тихонько, фермерством занималась и не корчила бы из себя бизнесвумен – тьфу, аж тошно. Так, ну-ка спокойно», – дёрнула плечами Лида, пытаясь совладать с накатившей тоской. Но мысли не давали ей покоя – метались от одного к другому, а разрешения – не спрашивали. Она шла по жизни напролом, всё время пыталась за кем-то поспеть, кого-то опередить, злилась, придумывая новые образы глумливых и подлых конкурентов. Девочку раззадоривали амбициозные родители, которые мечтали о головокружительном успехе единственного и горячо любимого ребёнка. А вот дед – не одобрял эту гонку, он считал её бесполезной и губительной, был убеждён, что внучка ловит дым голыми руками, забывает о корнях, и всеми силами пытался оставить ребятёнка подле себя, а бабуля... Лида поёжилась, и к душевному раздраю примешалось что-то похожее на стыд. Разве можно описать словами эту женщину.