Мы привыкли оценивать жизнь друг друга с полувзгляда, особо не вдаваясь в подробности. Вот живёт человек сытой и размеренной жизнью, значит, всё у него прекрасно, а что его там подтачивает изнутри – так это пустое, надуманное. Сторонним людям ведь невдомёк, что желать можно не только физического, но и духовного, чего никак не объяснишь словами. И если нет в душе покоя, то и жизнь со временем выхолащивается, становится трухлявой, как полинявший половик у двери.
Эх, как же давно она не навещала близкие сердцу места – совестно даже. Где они, эти детские шалости, дурачества, внутренняя свобода, которую не обременяет ненавистное слово «должна». Девушка молча глядела на бескрайние поля ржи. Колоски мягко покачивались на ветру, будто намекая на что-то. «Мёдом запахло», – пронеслось в голове у Лиды. Обернувшись, она увидела свою бабушку, которая медленно пробиралась к ней, бережно касаясь колосьев. Женщина улыбалась так ласково и благодушно, что у неё сжалось сердце.
Душа бабушки всегда пахла мёдом, даже когда она трагически потеряла сына с невесткой, а следом – и любимого мужа. В отличие от внучки, которая всеми правдами и неправдами пыталась искоренить в себе провинциальные ростки, Степанида Григорьевна гордилась крестьянским происхождением. Она несла своё тяжкое бремя без стенаний и обвинений. Эта горделивая простота честного работяги, который не мечется по жизни в поисках виновников собственных бед и довольствуется малым, вызывала уважение и восхищение окружающих.
Её седые волосы убраны под белоснежный платок, а льняная юбка почти достает до земли, в руке видна плетёная корзинка. Лида знала каждую трещинку и морщинку этих натруженных рук. Многое они повидали в жизни: тяжёлую работу дояркой, подработку прачкой, тяготы постоянных хлопот по дому. Правильно, хозяйство-то большое, оно и кормит, и поит – за ним уход нужен. Её молодость пришлась на трудное время – дефицитное, – но бабушка никогда не сдавалась. Она знала, как быть, и с виду казалось, что ей всё легко даётся.
- О чем задумалась, лучик? Неужто черника поспела? Апельсинку, гляжу, так и не удалось приструнить, – лукаво поинтересовалась бабушка. Она называла Лиду только так и не иначе. И тридцатилетний возраст внучки ничуть её не смущал. «Лучик – ухмыльнулась про себя девушка, – от солнца во мне вообще ничего нет, я скорее туча, большая такая».
- Привет, бабуль! Да, кажись, поспела. Но почему я не слышу аромат хлеба? Я же так ждала этих ощущений! – с досадой бросила Лида.
Бабушка устроилась рядом с ней, расстелила хлопковое покрывало, всё в пёстрых цветах, не спеша стала выкладывать провизию. И вот уже на импровизированном столе появились крынка молока, глиняные горшочки с душистым мёдом и густой сметаной, а еще – небольшая кастрюля со стопкой ржаных блинчиков.
- Какой толк в ожидании? Ведь ты крадёшь у себя покой. А какая может быть радость от воровства? – невозмутимо произнесла бабушка, поливая блинчик гречишным мёдом. «Тьфу ты, опять чудит», – подумала было Лида. Но вслух произнесла:
- Я ничего не краду, а просто хочу понять, как мне жить. Вот ты, всю жизнь не поднимая головы пашешь, но всегда знаешь, что делать. Не плачешь, не жалуешься, а просто живёшь, и твоя душа ничуть не меркнет, наоборот, становится всё более насыщенной. Твой мёд-то не засахаривается. Почему я так не могу?
- Эх, молодо-зелено, и эта девчонка считает МЕНЯ чудачкой! А кто сказал, что не можешь-то? Живи как человек, в себя гляди, а не по сторонам и суть свою сначала изведай. А то результата хочешь, а нутро забросила – вот там пыль да грязь и скапливаются. Твоя лаванда вянет на глазах, а ты аромата хлеба жаждешь. Он возникает только в чистоте помыслов человеческих, из гармонии лепится, а по-другому и быть не могёт, – задумчиво протянула бабушка.
- А справедливость тогда где? – не унималась Лида, – Вот вас с дедом сколько раз обкрадывали, а вы ни разу на воров заявления не написали, хотя знали их в лицо, но, видите ли, пожалели сирот. Всё стерпели! И что, потерпи, промолчи да пострадай – так, получается?
- Эвоно куда завернула... Что мне с тех похитников (воры – устар.), они горемычными были и не по злобе оступились, а от отчаянья. Лучик, дело ведь не в том, что ты делаешь, а в том, чем ты сама наполнена. Посмотри на эти поля ржи, на деревья, на птиц, или как хлебушек в печи поспевает. Понаблюдай за вальяжным и сытым котькой или спокойной гладью реки. В тишине, без спешки. Ты не увидишь здесь зависти, там не свистят плети злобы. Чего вы друг дружке в бока-то тычете? Мы жили тяжело – это да, не спорю, – но КАК мы жили – вот в чем дело. Нет ничего плохого в успехе, ребёнок, не терзайся. Подними глаза к небесам, вглядись в облака, в эту чистую как слеза синеву – что там, за ними? Мир – это зеркало. Оно большое, мерцающее, но цветов у него нету. В этой балагге (болото – устар.) утонуть можно, и не пожалеет никто. Не из-за жестокости, а из-за выбора. Твоего выбора. Человек сам топит себя, когда поддается искушению, идёт наперекор душе своей. Это не судилище, дитя моё, а круг, по которому мы все ходим, но не все выдюжить (выдержать, справиться – устар.) способны. На-ка, покушай и, глядишь, приободришься маленько, – заключила бабушка, всем видом показывая: диалог не продолжится, пока кастрюлька с блинчиками не опустеет.