Как угораздило её связаться с этим ушлым двадцатисемилетним альфонсом?! Зачем? Что он Гекубе, что ему Гекуба?.. А ему не Гекуба. Ему — деньги.
— Ириш, мне неловко спрашивать…
Во, как в воду глядела.
Он сосредоточенно сопит, застёгивая ширинку.
— Ириш, тут такое дело… В общем…
— Скажи, Андрюшенька, свет мой, зачем ты приходишь ко мне?
— А?
Дура ты, дура. Нельзя задавать мужику такой вопрос. Тем более, если сама знаешь ответ. Тем более — вот так, в лоб. Тем более, когда тебе шестой десяток, а ему — третий, и уже завтра он запросто может не прийти.
Да и пусть не приходит, пусть.
— Ириш, я… я не понимаю. Я что–то не то сделал?
Она набрасывает халат. Улыбается ему, кладёт руки на плечи.
— Потанцуешь меня?
— Легко…
— Ладно, не надо.
— Ириш…
— Уходи, пожалуй, Андрюшенька. Оставь меня.
Ну точно дура. Ведь завтра он не придёт! И ты останешься одна, совсем одна — старая иссохшая ветка древнего родового древа. Твоя последняя «ре» будет становиться всё суше и надрывней, короче день ото дня, пока не сойдёт на нет.
— Что случилось? — недоумевает он.
— Да ничего, солнце моё. Устала просто. Дико устала. Завтра придёшь?
Пожимает плечами:
— Приду.
— Ну и ладно.
Она садится на пуфик, смотрит в зеркало, на его неуверенное отражение. Бедный мальчик не знает, как поступить, не может понять, где накосячил. Перебирает варианты и не находит. Да ладно, успокойся ты.
Он стоит ещё минуту в раздумье.
В бесплодном иссохшем лоне её один за другим умирают обманутые хвостатики. Извините, ребятки, все вопросы и претензии — к вашему хозяину.
— Я возьму сигареты? — спрашивает он, уходя.
— Угу.
…Хлоп…
Никогда раньше она не замечала, какая безнадежная тоска сокрыта в стуке закрываемой двери.
Вечером, дома, напившись до косых волос, она ляжет в горячую ванну. Насыплет в ладонь горсть капсул флуразепама и будет долго смотреть на них мутным невидящим взглядом.