Я закрыла глаза и, немного расставив руки, вдохнула полной грудью. Тут же услышала, как шумно вдыхает князь, повторяя за мной.
— Да, я зачерствел, — проговорил он вдруг, вставая. — Кажется, мне нужно чёткое руководство, как воспринимать живопись.
— С благодарностью, — сказала просто. — Я думаю, в этом ваша проблема, вы просто неблагодарны, воспринимая всё вокруг — как данность.
— Меня чаруют ваши мысли — словно глоток свежего воздуха.
— Только не начинайте про юность, ваша светлость, — закатила глаза.
— Однако на вашу юность я и списываю подобное. В один момент — хочешь того или нет — всё становится ничем иным, как данностью, обыденностью.
— С вами невозможно вести беседу, — вздохнула. — Мы можем продолжить её через десять лет, когда вы перестанете всё списывать на мой возраст и, наконец, обратите внимание на то, что давно уже потеряли гибкость ума и способность широко мыслить. Но, поверьте, это излечимо. И простите, — опомнилась, — за прямоту.
— Очаровательно, — улыбнулся князь. — Идёмте, я провожу вас.
— Меня есть кому… — обернулась, но в зале нас было только двое — лакей успел куда-то уйти. — Что ж, извольте. Это не будет выглядеть дурно?
— Здесь — нет. Я бы не отнёс Кружок к тому ряду светских мероприятий, после которых идут столь грязные пересуды, что от них годами не отмыться. Тут, скорее, каждый друг другу — друг, пусть нередко с разными политическими взглядами и готовыми стреляться после всякого мало мальского дискурса.
— Неужели здесь и правда так любят дуэли?
— О-о, Лизавета Владимировна, это буквально — любимое развлечение света, при том с момента, как их запретили, они лишь участились.
— А вы? Вы участвовали в подобном «веселье»?
— Нередко, — не стал отрицать князь, — это увлекает, в какой-то момент даже вызывает зависимость, а избавиться от этой привычки нелегко, впрочем, уже давно у меня не было поводов.
— А какой повод — наиболее частая причина? — стало любопытно.
— Дамы, конечно, и, — он опередил мой следующий вопрос, — позвольте на этом завершить: дальнейшее обсуждение может выйти за рамки приличий.
Интересно — то, что у князя давно не было поводов для дуэли — это потому, что у него дам давно не было или потому, что он подходит к этому вопросу со знанием дела, то есть — без лишних рисков?
— Я кожей чувствую ваш мыслительный процесс, Елизавета Владимировна, — проговорил князь, посмеиваясь.
— Некоторые вопросы остаются для меня загадкой, — не стала скрывать. — Однако, что ж, раз вы говорите, что разговор может принять неприличное русло, нам его, конечно, лучше избежать.
— Как благоразумно, — он продолжал веселиться.
В большой гостевой было многолюдно. Участники клуба разбрелись по всем возможным для сидения поверхностям, образовав группки. В углу зала, на невысоком пьедестале, стоял уже знакомый мне Фет — Афанасий Афанасьевич. Он зачитывал опубликованное в последнем выпуске «Современника» стихотворение «Ответ Тургеневу».
— Как хорошо написано, — отметила тихо князю.
— В поэзии, признаюсь, я тоже не силён, — проговорил он.
— Кузина! — вдруг вырос передо мной молодой мужчина. Он взял обе мои руки — я не успела и глазом моргнуть! — и поцеловал их. — Как я рад нашей встрече!
Оторопев, я не нашлась, что сказать. Руки, уже свободные, машинально спрятала за спину и даже отступила, бессознательно прячась за Воронцовым.
— Лизавета Владимировна, — проговорил князь, — хочу представить вам князя Сан-Донато, Павла Павловича Демидова.
В голове всё закрутилось: Сан-Донато… Демидов-Демидов-Демидов… А! Боже, и почему я сразу не догадалась?
— Кузен, — присела в реверансе. Это же Павел — сын старшей сестры моей матери. — Как матушка?
— Строжайше наказала мне увидеться с вами, если окажусь в Петербурге, и вот — какое совпадение! Я как узнал, что вы будете здесь сегодня — тут же примчался. Вы задержались, я — право — начинал волноваться. Вы так очаровательны! Я расспросил про вас, и мне тут же указали, как я смогу узнать вас среди гостей.
— Приятно слышать… — его бодрый напор насильно вытаскивал меня из тихой гавани моего сознания. — Что же…
— Позвольте я уведу её сиятельство? — обратился он к князю. — Прошу прощения, Демид Михайлович, я так был рад видеть сестру, что вовсе позабыл поздороваться. Сестрица? — он протянул мне руку, и я не знала, как поступить. Пусть он мне брат, но по сути — незнакомец.