Хотя тетя Мейми и не вполне согласна с моим выбором, многие годы она защищала меня, и этот вечер — не исключение. Когда она открывает рот, чтобы вмешаться в разговор, я слышу знакомое восклицание:
— Мисс Розалинд!
Чувство облегчения и радости пронизывает меня, когда я вижу мою самую любимую родственницу — кузину Урсулу, которая мчится ко мне.
— Мисс Урсула! — отзываюсь я.
Дочь старшего брата папы, Сесиля, Урсула для меня больше, чем кузина: мы были одноклассницами и закадычными подругами в школе Святого Павла, что нас особенно сблизило. На самом деле, так как Дженифер гораздо младше меня и у нее совсем другие интересы, мое сестринское чувство к Урсуле гораздо сильнее. Несмотря на то, что мы выбрали разные пути — после школы Святого Павла она по традиции Франклинов занялась благотворительностью и ходила на свидания с парнями-евреями — между нами есть искренность и доверительность, выпестованные долгими годами общения и взаимной симпатии.
Мы радуемся нашим детским прозвищам, несмотря на недоуменные взгляды окружающих. Когда мы проводили выходные в загородной усадьбе дедушки в Бакингемпшире, там предписывалось обращаться формально даже к близким родственникам. Эта привычка называть друг друга «мисс» сохранилась между нами, напоминая об общем прошлом.
Мы быстро обнимаемся, и, взявшись за руки, отходим от дядь, теть, братьев и сестер. Я шепчу:
— Ты меня спасла.
Урсула, славящаяся своим чувством юмора и живостью, смеется. Она-то знает, до чего наши родственники бывают воинственны, и мы не раз выручали друг друга за эти годы.
Когда мы обходим многолюдный банкетный зал, она толкает меня локтем:
— Потрясающе выглядишь. Париж тебе идет.
Я улыбаюсь. Я надеялась, что Урсуле понравится мой наряд.
— Это оммаж «Нью-луку» Кристиана Диора. Последний писк моды в Париже.
— Ты купила платье от Диора? — ее глаза удивленно распахиваются.
Она знает мнение папы о показных тратах. Честно говоря, я едва пришла в себя после вчерашнего выговора — отец отчитал меня, узнав, я прилетела в Лондон на самолете, а не переплыла Ла-Манш на пароме — это было бы дешевле, хотя гораздо дольше и тошнотворнее.
— Конечно нет, — я шутливо ударяю ее по руке. — Я сшила его сама. Попросила маму прислать мне парашютный шелк для кринолина, подчеркивающего красивую форму юбки. Сама понимаешь, в Париже с шелком туго.
Я высвобождаю свою руку и кружусь перед кузиной. С Урсулой я могу позволить себе быть слегка легкомысленной: знаю — она не осудит.
— Лондонская мода такая унылая и заурядная. Как же идеально смотрятся завышенная талия, узкие плечи и пышная юбка твоего платья! — она проводит рукой по прямой юбке собственного платья персикового оттенка, впрочем, очень элегантного и отлично сочетающегося с ее персиково-сливочной кожей и вьющимися каштановыми волосами. — А твоя прическа? Ты отрастила волосы и заколола их по бокам заколками — это тоже в стиле нью-лук?
— Нет, я просто скопировала прическу, которую часто вижу у парижанок. Они очень следят за модой и свободно играют со стилями, мисс Урсула. Трудно поверить, что всего два года назад они жили под гнетом нацистов, — я качаю головой.
— Парижская жизнь тебе на пользу. Берегись, мисс Розалинд, чтобы кто-то из французских ученых не положил на тебя глаз! — дружелюбно подшучивает она. Ей прекрасно известны мои взгляды на брак и науку. На самом деле, они известны всей моей семье. Им все настолько ясно, что тети и дяди даже не касаются темы «моих перспектив».
Но этот раз ее шутка звучит слишком правдиво. Я чувствую, как щеки мои горят. Надеюсь, я не покраснела, потому что уж кто-кто, а Урсула не оставит это без внимания, тут же начнет выведывать и истолковывать. А мои чувства слишком новы и незнакомы мне самой, чтобы обсуждать их.
Я пытаюсь сменить тему.
— Ты видела…
Она перебивает меня:
— Даже не думай сбить меня с толку, мисс Розалинд. Я вижу твои румяные щеки. Что происходит?
— Глупости. Ничего, — отмахиваюсь я.
— Почему ты тогда раскраснелась?
— Здесь душно, — говорю я, обмахивая себя рукой, словно веером.
Она берет меня под руку, как делала еще с детства:
— Дорогая кузина, у тебя не может быть тайн от меня.