— Вы подопечная моей дорогой подруги, мадам Адриенн Вайль, и я не хочу разочаровать и тем прогневать ее, — усмехается он, и я улыбаюсь в ответ этому поразительно задорному джентльмену, известному своими научными достижениями и участием в Сопротивлении во время войны. Дружба с Адриенн, французской исследовательницей, с которой я познакомилась еще в Кембридже, принесла мне много приятных сюрпризов, знакомство с месье Матьё — один из них, и случилось оно как нельзя кстати.
— Вы и мадам Вайль так заботитесь обо мне, — отвечаю я, вспоминая все, что подруга сделала для меня за эти годы. — Вы помогли мне получить эту должность, а она нашла мне квартиру.
— Исключительному уму — исключительное отношение, — серьезно, уже без улыбки, говорит он. — Увидев, как вы представляли в Королевском институте в Лондоне свою работу, играючи упорядочивая хаотичный мир угля, а затем на лету исправили анализ рентгенограмм другого докладчика, я не мог не предложить вам должность. Как мы могли упустить шанс заполучить chercheur с таким искусным пониманием trous dans le charbon? — он на секунду задумывается и снова улыбается. — Или пористости угля, я слышал, вы так это называете?
Его от души веселят и моя формулировка «пористость угля», и это воспоминание. Напряжение отпускает меня. Ведь когда я поднялась на конференции в Королевском институте, чтобы указать на недостатки в данных докладчика, не все отнеслись к этому благосклонно. Двое ученых из аудитории попросили меня сесть, один даже закричал «женщинам следует знать свое место», а на лицах других читалось недоумение. И не из-за того, что двое ученых поспорили, а из-за того, что я дерзнула исправить ошибку коллеги-мужчины.
Отсмеявшись, месье Матьё хвалит мои исследования микроструктуры угля. Я действительно проводила эксперимент по собственному методу и использовала необычный способ измерения пористости с помощью молекулы гелия, но не могу сказать, что в результате удалось упорядочить все знания об угле.
— Вы же понимаете, что я могу применить свои методы не только к углю? — предлагаю я, думая о том, как удивилась бы моя семья, увидев этот бойкий обмен репликами. Почему-то непринужденная беседа на французском дается мне легче, чем на английском, на котором у меня так складно не получается — на нем я или слишком застенчива, или чересчур прямолинейна. Кажется, французский язык сам ведет меня и сглаживает мою резкость.
— На это мы и рассчитываем, — восклицает он. Хотя смех утих, месье Матьё по-прежнему улыбается и добавляет: — Хотя скоро вы поймете, что в послевоенной Франции хорошую квартиру найти труднее, чем хорошую научную должность, и будете гораздо признательнее Вайль, чем мне.
Я знаю, какая удача, что Адриенн смогла для меня снять комнату в огромной квартире на рю Гарансьер всего в нескольких кварталах от таких популярных на Левом Берегу мест, как «Кафе де Флор» и «Ле Дё Маго». Владелица квартиры, строгая вдова профессора, которая все еще носит черное траурное платье и предпочитает, чтобы к ней обращались просто «мадам», согласилась принять меня по просьбе Адриенн, работавшей вместе с ее покойным мужем — иначе в Париже почти невозможно найти жилье. И не важно, что ванну можно принимать лишь раз в неделю, а на кухню заходить только по вечерам, зато потолки в квартире высокие, а одну из спален переделали в библиотеку со стеллажами вдоль всех стен — просто мечта.
— Прошу вас, — он жестом указывает на длинный коридор, ведущий из вестибюля. — Месье Жак Меринг с нетерпением ждет свою новую chercheur.
Месье Матьё ведет меня сквозь лабиринт коридоров, мимо трех групп исследователей в белых халатах, среди которых, к моему изумлению, оказываются и женщины. Я слышала, что французы ценят интеллект превыше всего — неважно, мужской он или женский, — но всегда думала, что это лишь слова, поскольку так говорили сами французы. Но невозможно не заметить, как много женщин здесь работает, и это поражает меня, ведь на моем прежнем месте работы в БИАПИУ такого не было.
Наконец мы останавливаемся. Перед нами открытая дверь, за которой тянется просторное, заполненное черными лабораторными столами и оборудованием помещение, похожее на улей с роем ученых, так увлеченных своими делами, что они, кажется, даже не замечают нашего присутствия. Шум научных приборов и умы, занятые передовыми исследованиями — для меня это словно симфония. Я не верю в загробную жизнь, но, если бы верила, она была бы похожа на это место.