— Почему же? Я знаю, что вы очень закрыты, некоторые даже могли бы сказать — ханжа, — усмехается он, и я в шутку замахиваюсь, словно хочу его ударить. — Но между учеными часто случаются романы. А также флирты, интрижки, свидания время от времени и есть даже прочные отношения, начавшиеся в лаборатории. Почему мы не можем наслаждаться компанией друг друга? Зачем нам скрываться?
— Мне не хочется, чтобы другие думали, будто вы мне покровительствуете из-за симпатии. Вдруг они решат, будто вы помогли мне написать статью для Acta Crystallographica и пробили ее публикацию только из-за наших отношений?
— Никто так не подумает, Розалинд. Дорогая моя, все видят, насколько вы талантливы и сколько сил отдаете работе. Никто кроме вас не приходит в лабораторию по выходным.
— Не все же зависит от моего интеллекта или усердия. Важно также, как между исследователями распределяются ресурсы и ваше внимание. Для меня они больше, чем коллеги — они мои друзья.
— Поймите же, я могу поддерживать вас как выдающегося ученого и одновременно обожать вас. Одно с другим не связано, — он делает паузу. — Так это единственная причина, по которой вы не хотите, чтобы кто-то узнал о нас?
Слыша, как он произносит это «нас», мне хочется согласиться почти на все. Например, объявить всему миру о наших отношениях. Или последовать за ним в постель, как он уже предлагал. Почти.
— Все не так просто, Жак. Есть моя семья. И моя научная карьера.
— Как связаны «мы» с вашей карьерой и семьей? Все это не имеет к «нам» отношения. — Его палец скользит по моему запястью, медленно и нежно, до мурашек. — Все это тут совершенно ни при чем.
Опять эти «мы» и «нас», произнесенные его низким голосом с неподражаемым французским акцентом — так осязаемо, хоть под микроскопом изучай. Звук его голоса будит во мне желание отбросить всякую предосторожность и поцеловать его прямо здесь, в Bistrot des Amis так же, как восемь месяцев назад в лионском бушоне. Но за эти восемь месяцев между нами были лишь прикосновения украдкой в лаборатории, тайные ужины в немноголюдных бистро, поцелуи в переулках, от которых перехватывало дух, а также долгие выходные без единой встречи и целый август, который он провел «с семьей» и за который я не получила от него ни единой весточки. Что значит для Жака это «мы»?
Я не решаюсь спросить. Дело не только в бестактности такого вопроса. Просто я не уверена, что для меня самой значит это «мы». Как я могу требовать его внимания и одновременно считать, что наука и личная жизнь несовместимы?
Его палец продолжает скользить по моей руке вверх-вниз.
— Сегодня вечером я буду дома один. Приходите ко мне.
Он уже делал подобные намеки раньше, но никогда так откровенно и конкретно. И так странно.
— Разве вы не всегда один в своей квартире?
Он удивленно смотрит на меня.
— Нет, иначе я бы приглашал вас к себе гораздо чаще. Я же знаю, что в вашей комнате во вдовьей квартире приватность невозможна, да еще и Витторио со своей женой за стеной. Вы меня никогда не приглашали.
Я все еще в замешательстве.
— Вы живете с соседом по комнате?
— В смысле? — Он убирает свою руку.
Мне делается дурно. Я должна задать этот вопрос, но боюсь услышать ответ.
— Кто обычно бывает в вашей квартире?
— Там часто никого нет, — уклоняется он от ответа. Но даже я, которая так плохо разбирается в людях, начинаю догадываться.
— Кто там, когда вы не один?
— Ох, Розалинд, я думал, вы знаете, — в его голосе слышится сожаление. И стыд.
— Кто там, когда вы не один? — мой голос дрожит. Мне нужно, чтобы он сказал это вслух.
— Моя жена.
Глава двенадцатая
Мои родители и Колин приедут сегодня вечером, а я все еще не закончила расчеты, необходимые для завершения эксперимента. Очередной этап анализа структуры углерода почти завершен, за исключением измерений рассеянного рентгеновского излучения из последней партии образцов. Если я хочу уложиться в график исследований и публикаций, который мы разработали с Жаком несколько месяцев назад, — и опубликовать до пяти статей на эту тему в ближайшие год-два не только в Acta Crystallographica, но и в Journal de Chimie Physique, — то нужно ускориться. Подумать только, какой след я могу оставить в науке, если достигну этой цели. Эта мысль захватывает.
Жак — я напоминаю себе думать о нем как о мсье Меринге — идет мимо меня в свой кабинет, на ходу роняя краткое «бонжур». Не поднимая глаз, я отвечаю на его приветствие. После той ночи в Bistrot des Amis мы общаемся только по работе. Я почти не помню, как закончился тот вечер; лишь отдельные вспышки воспоминаний. Как я отталкивала руки Жака, покидая ресторан. Как улица уходила из-под ног, когда я шла домой. Ступени лестницы, ведущей в мою мансарду, расплывающиеся перед глазами из-за слез.