— Спасибо, — отвечаю я, пытаясь спрятать за оборудованием свое раскрасневшееся лицо.
Эта похвала дорогого стоит: ведь она от человека, который научился этой технике у месье Матьё, который, в свою очередь, научился ей у самого основателя рентгеновской кристаллографии, лауреата Нобелевской премии Уильяма Генри Брэгга, в Королевском институте в Лондоне. Но щеки быстро перестают пылать, потому что, по правде говоря, мое основное внимание сосредоточено на микромирах, которые откроются с помощью этой методики. Интересно: можно ли с ее помощью изучать не только кристаллы, но и другие вещества? Или какие вещества мы могли бы сделать кристаллическими, чтобы использовать этот метод?
— Не говори остальным, — добавляет он, понизив голос, и, заговорщицки подмигивая, обводит взглядом оживленный зал. Неумолкающий гул голосов ученых и звон стеклянных мензурок подобен симфонии. — Некоторые до сих пор не совсем в этом разбираются.
— Не беспокойтесь, сэр, — отвечаю я.
Хотя я и не подумала бы нарушить слово и рассказать своим новым друзьям о его пренебрежительном отзыве, я чувствую, что готова броситься защищать их умения и с трудом удерживаю себя от того, чтобы открыто за них вступиться. И пусть мы знаем друг друга всего шесть недель, чувство товарищества так сильно, что уверена — они сделали бы то же самое для меня.
— Когда это я успел стать «сэром»? — наши взгляды встречаются, в его глазах читается усмешка. Впервые за сегодняшний день я осознаю, что имею дело не только с наукой, но и с другим человеком. — Может, я и руководитель этой лаборатории, и мы официально находимся в компетенции Министерства обороны, но я не веду военную операцию. Я не «сэр», и никогда им не буду.
— Понятно, сэ… — я осекаюсь, пытаясь побороть привычку, приобретенную в безрадостные годы учебы у профессора Норриша в Кембридже. Мне не удалось от нее избавиться даже когда я попала в БИАПИУ, где в те дни более добродушный доктор Бэнгем ратовал за неформальность и независимость. Теперь придется постараться все-таки справиться с ней, если я не хочу прослыть чужачкой. — Месье Меринг.
Интересно, кто он на самом деле — этот человек с приветливыми манерами и острым умом? Во время одного из наших традиционных обедов в «Шез Соланж», другие chercheurs поделились слухами, что на самом деле он еврей, но, как и многие французские ученые-евреи во время нацистской оккупации переехал из Парижа в лабораторию в сельской местности, где было безопаснее, и помалкивал о своем происхождении. Хотя жить без документов во время войны было рискованно, все-таки альтернатива была еще опаснее. Мы все знали про евреев, арестованных нацистами и погибших в концентрационных лагерях; моя семья приняла в своем доме еврейских беженцев, которым удалось спастись. По дороге в лабораторию в более узком кругу две chercheurs — Женевьева и Мари — шептались, что, несмотря на его отличный французский, месье Меринг на самом деле родом из России. Они также признались, что считают его привлекательным, и их слова заставили меня покраснеть. Я тоже так думаю, но не хочу в этом признаваться даже самой себе. Кроме того, никто не знает подробностей о сегодняшней личной жизни месье Меринга, что странно, учитывая, насколько он общителен с коллегами по лаборатории и с людьми за ее пределами.
Так кто же такой Жак Меринг? Очень хотелось бы узнать.
Почему я чувствую себя девчонкой, когда думаю о нем, хотя мне уже двадцать шесть лет?
— Итак, — говорит месье Меринг, напуская профессорский тон. — Расскажите, что вы видите на этом снимке?
Он протягивает мне снимок, который мы сделали ранее на этой неделе; образец, который мы подготовили для рентгеновского аппарата сегодня, будет подвергаться бомбардировке рентгеновскими лучами более суток, пока получится изображение.
Я изучаю точки, рассыпанные на пленке, и концентрические кольца в центре — все в оттенках серого, белого и черного. Я слегка расфокусирую взгляд — странный дар, который был у меня всегда — и узоры сами выстраиваются передо мной.