Воды сомкнулись.
Признанный, знаменитый, немного грустный, он славно жил. Но как мало.
Ох, как мало!»
Точка в конце, или Мы не увидимся с тобой
Повести из цикла «Записки Лопатина» соединились и вместе с последней из них — «Мы не увидимся с тобой» — образовали роман «Так называемая личная жизнь». Повести эти возникали трудно, а составили цельное произведение, приобрели новое качество и форму легко, словно намагниченные части, неудержимо влекомые друг к другу, чтобы слиться в нераздельное целое.
В один из дней 1979 года Симонов завез и оставил для меня объемистую новую книгу. Я вернулся домой и прочел на титульном листе:
«Прототипу от просто — типа. Саше от Кости. 1941—1979».
Вечером он позвонил по телефону:
— Ну, как надпись?
— Да, уж…
— Теперь я тебе не должен?
— Наоборот, за мной сдача..
У нас издавна существовал «личный счет» — кто кому должен остроту, за кем, так сказать, ход. И мы оба прекрасно помнили движение игры. Блистательное остроумие надписи на книге было превосходящим ответом на мои «бычки в коробочке».
— Значит, я просто тип?
— Так!
— Значит, ты прототип?
— Ну, в этом, я еще не уверен.
— Значит, мы бычки в коробочке?
— Вот это точно.
— Значит, все в порядочке?
— Пожалуй.
Он был доволен. Цельный человек, он жил сполна каждой минутой. Порой мог радоваться меткой реплике едва ли не так же, как новому произведению. Любил полноценное проявление таланта, характера, убеждения, в какой бы так называемой мелочи оно ни обнаруживалось.
У него было хорошее настроение. Он радовался выходу новой книги, и он также радовался своей находке — удачной надписи на ней. Мелочей не замечает фанатик или тот, кто живет «начерно», ожидая «беловика» в неопределенном будущем.
— Так все в порядочке или нет? — настаивал он на точности ответа.
— Ну, не все, кажется.
— А что такое?
— Не болей, и будет все в порядочке.
— Болезнь — это форма жизни, — говорит после паузы Симонов.
— Не самая лучшая…
— Знаешь, она дает возможность сосредоточиться, подумать о том, о чем никогда не думал…
— Сосредоточение я признаю только как военный термин: «сосредоточить войска на плацдарме», «на исходных рубежах»… В остальном следует, по-моему, рассредоточиваться. Люблю дробное внимание, лучше видишь жизнь и не забываешь своих обязанностей, не говоришь: «Простите, важное дело не позволило мне…» Сосредоточенность можно оставить гениям и маньякам.
Я уводил разговор в сторону, в шутку, в пустоту. Не хотел поддерживать его сосредоточения. Он со своим звериным чутьем на интонацию, нюансировку слова, легчайшее ударение прекрасно все понял.
— Значит, ты бычок в коробочке? — вернулся он к прежнему.
— Угу!
— Значит, я просто тип?
— Да еще какой, — встрепенулся я, — ты лучший просто тип из всех возможных!
— Ну, обнимаю тебя.
— Обнимаю.
Он повесил трубку. Я долго сидел, держа свою возле уха.
Она издавала тягостные гудки отбоя. В голове медленно кружилась одна-единственная фраза, мысль, возникшая в тайной печали, афоризм, сложившийся насильственно: «Болезнь есть форма жизни».
Всемирно известный ученый, хирург Сергей Сергеевич Юдин писал в своих «Заметках о творчестве»: «…если нас огорчает и даже ужасает невозвратность однажды утраченного счастья, однократно полученной жизни, единственного друга или милой сердцу, то стоит уничтожить этот риск мгновенной потери содержания целой жизни — и пропадет все величие и святость жизни, ее прелесть, доблесть души и правда земли».
Как это грозно сказано!
И дальше хирург подкрепляет свои рассуждения образной мыслью Белинского: «Трагическое — это божья гроза, освежающая сферу жизни…»
Мудро, грозно, трезво-безжалостно, неопровержимо. И лишь бедное человеческое сердце не в силах согласиться с этой мудростью.
Сижу у своей елки и думаю, сколько еще полузабытого и дорогого может сверкнуть неожиданным огоньком на ее ветвях, стоит только потянуть ниточку из клубка памяти. Я не раз уже писал: память есть бесценный дар человеку, возвысивший его над всем сущим. Хранилища памяти — пантеоны бессмертия, рассеянные по всей земле. Только память сближает череду бесчисленных поколений и свивает эту бесконечную нить осмысленного существования.