— Кто из нас гей? Ты или я? — возмутился Санек, послушно опуская руки на столешницу.
— Никто, — честно ответил я, прижимаясь к широкой спине и ягодицам всем телом. Кожа к коже. Щека к щеке. Блаженство. — Ты — натурал, а я — пидорг.
— Кто? — довольно простонал Рыжик, прогибаясь в пояснице от моего наглого пальца, не слишком вежливо орудующего в его анусе. У меня больше не было сил терпеть, так что…
— Сейчас узнаешь, — пообещал я, подготовился и залез в него целиком.
С уговорами, ласками, подсказками, обещаниями и прочей ерундой, но все равно недостаточно медленно для того, чтобы ему не было больно.
— Ты мужик, Санек? — сдерживаясь из последних сил, спросил я.
Контроль над телом стремительно ослабевал. Прости меня, мой любимый мальчик. Прости.
— Мужик, — ответил Рыжик и уронил голову на руки.
— Тогда терпи.
Санек
— Прости, золотце мое. Ты такой красивый, такой узкий и гладкий, что у меня просто сносит крышу. Прости, мальчик мой, прости, я ждал тебя так долго! Слишком долго, любимый. Прости.
Ежик шептал и жестоко втрахивал меня в стол, а я кусал кулак, чтобы не орать от боли во весь голос. Он не гей, он пидорг, и этим все сказано. Не знаю, сколько он меня порол, мне было не до того. Я бы, может, и вырвался, не думаю, чтобы Макс стал удерживать меня силой, но его отчаянный шепот раз за разом оставлял меня там, где я был. Боль постепенно становилась все более терпимой, а Ежик — спокойным, так что когда он кончил, я чувствовал себя вполне сносно. Пошевелился, намекая, что пора бы меня разогнуть, и он скатился на стол. Лег на спину, прикрывая лицо руками, и я впервые увидел его обнаженным. Твою мать!
Я сменил ориентацию раз и навсегда, прогулявшись глазами по безупречным линиям его в меру накачанного и чертовски красивого тела. Этот умный, ироничный, страстный и невероятно романтичный мужчина любил меня до безумия, а я… я простил ему мою порванную задницу и собирался подставиться снова сразу, как только она заживет. В следующий раз Макс наверняка доставит мне массу удовольствия.
— Ежик, хватит валяться, — сказал я, проводя рукой по его ноге от колена к паху. — Пора нам отсюда сваливать.
Макс убрал руки от лица, виновато улыбнулся… а потом наткнулся на кровь на своем члене и побелел, как полотно. Ужас и вина в его глазах подсказали мне, что сейчас на меня обрушится поток извинений, признаний и прочих прелестей… но я ошибался, потому что Максим Валерьевич был не геем, а законченным пидоргом. Придурок! Он сполз со стола, выпрямился во весь рост, заледенел и сказал:
— Я никогда больше не прикоснусь к тебе, Александр. Возвращайся к жене и постарайся забыть о том, что здесь сегодня произошло. Мне очень жаль, что так получилось.
— У меня нет жены!
— Это неважно теперь, — заиграл желваками Макс.
Я замахнулся и хорошо поставленным хуком справа отправил его на пол.
…
На работе я появился только две недели спустя. Задница моя зажила через три дня, а все остальное время я валялся в постели, плевал в потолок и думал о будущем. Ладно, кого я обманываю? Я думал о прошлом. Вспоминал Ежика у своих ног, его страстные поцелуи, губы и руки, ласкающие меня везде. Я систематизировал все, что знал о нем, что подслушал и увидел в те три недели, что крутился возле моей бывшей жены Галочки в надежде на то, что Макс выйдет и поговорит со мной по нормальному. Он не вышел. Придурок отмороженный! Чтоб ему не спалось и икалось! Все у него не как у людей. За это время я понял почти все о нем, о своей жизни и о себе самом, кроме одного: как Ежик умудрился заставить меня полюбить его, ни разу не поговорив со мной толком?! Так или иначе, но теперь я прекрасно понимал разницу между словами влюбиться, хотеть и любить. Макса я любил — всем сердцем и до конца моих дней, несмотря на все его закидоны.
Офис встретил меня настороженной тишиной и растерянными лицами коллег. Нехорошие подозрения превратились в уверенность, когда навстречу мне попалась зареванная Галочка. Увидела меня и кинулась мне на шею.
— Санек! Это катастрофа! Дракон собрался увольняться! — затараторила она. Я похолодел. Как увольняться? Зачем? — Ему генеральный даже заявление подписал! Но Потапова такую бучу подняла, что просто конец света. Забрала у директора заявление, порвала на клочки и бросила их Максиму Валерьевичу в лицо. Он написал заяву на отпуск и уехал, а к Потаповой вечером скорая приезжала. У нее от нервов чуть сердечный приступ не случился.
— И долго наш загадочный Дракон в отпуске пробыть собирается? — спросил я.
— Полгода.
Э нет! Так не пойдет. Я успокоил Галочку, с трудом дотянул до конца рабочего дня и поехал домой собирать вещи. Хватит Ежику блуждать в тумане в гордом одиночестве. Если он не может найти правильную дорогу сам, значит, я ему помогу.
Максим
— А нам все равно, а нам все равно, ик, не боимся мы, ик, м-м-м-м. козу.
Шампанское кончилось на самом интересном месте. Я заглянул в бар и обнаружил там только текилу. Бля, с нее меня сразу унесет. Может, душ горячий принять, чтобы алкоголь по телу разогнать? Или Ежика в тумане еще раз посмотреть? Я его наизусть выучил, но это ведь неважно. Да что в этом мире вообще важно? Что свято и неприкосновенно? Тем более для такого злобного пидорга, как я? Теперь уже ничего. Ик.
— Я свободен, словно, ик, птица в ахуе.
Свободен — не то слово! Я нахер никому не нужен! Вот это вернее. У всех есть друзья, а у меня только враги.
— Звонок звенит нет слада, мозги тебя отпустят, так надо…
Бля, правда звонок звенит. Кто это ко мне пришел? У меня ж друзей нету. Любимый, правда, есть, но я его изнасиловал и порвал на кусочки, так что он у меня теперь гипотин… гипоро… гипотерми… теоретический, короче, и ко мне прийти не может. Я потер скулу. Рыжик, ептыть, у меня молодец, хоть и теоретический. Два раза мне морду набил. Настоящий мужик, хоть и натурал.
— Последний звонок, простые слёзы…
Не, ну я же не натурал, так что слезы были. Да еще какие! Сам видел, когда лбом в зеркало стучался от стыда за себя и от безысходности. А еще пепел был, чтобы голову посыпать. Ха-ха- ик —ха! Кучу бумаги сжег, а пепла получилось фиг да маленько. Да и тот больше на пол попал, чем на голову.
— Твой звонок раздался ночью…
Ох, ептыть, ночь — это страшно. Ночью приходит Рыжик и пытает меня каленым железом, рвет мое тело на части и изгаляется надо мной, как хочет. Кричит в ухо и бьет в челюсть. Ногой. Для разнообразия, наверное. Но сердце болит так сильно, что его пытки мне не страшны.
— Ежи-и-ик! — бам, бам, бам. — Ежи-и-и-ик!!!
Крики от двери. Странно. Зато звонить перестали. Это плюс.
— Ежи-и-ик! — бам, бам, бам.
— Чего орешь? — возмутился я, открывая одну дверь и упираясь лбом в другую. Для устойчивости.
— Ежик?
— Меня здесь нет.
— А где ты есть?
— Меня нигде нет.
— Так не бывает, Ежик, — сказал кто-то Рыжиковским голосом из-за двери. — Если тебя нет у себя дома, то ты у меня. Но у меня тебя нет, так что, наверное, я просто приходил не в тот дом.