Первоначально в Москве, по-видимому, решили, что убийство Кирова — дело рук заброшенных из-за границы белогвардейцев, время от времени проникавших в страну с диверсионными или террористическими целями. Вскоре после поступившего из Ленинграда сообщения туда позвонили сначала нарком внутренних дел Г. Г. Ягода, а затем и сам Сталин, интересуясь, во что был одет убийца и не обнаружены ли при нем вещи иностранного происхождения{111}.
Прибыв в Ленинград, Сталин принял личное участие в допросе Николаева, пообещав сохранить ему жизнь, если тот выдаст соучастников преступления. Разъяснения Николаева, что он действовал в одиночку, были отвергнуты сразу же. По представлениям того времени, активно насаждавшимся, в том числе и самим Сталиным, за всеми враждебными действиями против партии и государства обязательно должна была стоять какая-то организация, действующая либо по инициативе внутренних контрреволюционных сил, либо по указке из-за рубежа. В правительственном сообщении о смерти Кирова, опубликованном 2 декабря 1934 г., т. е. еще до начала какого-либо расследования, так прямо и говорилось: погиб «от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса». Кроме того, и по политическим соображениям признать, что убийство совершено коммунистом в знак протеста против бездушного отношения к нему со стороны партийного руководства, было совершенно невозможно. Поэтому с первых же часов расследования Сталин сориентировал своих подчиненных на поиск тех, кто стоял за спиной Николаева:
«Убийство Кирова, — заявил он на второй день пребывания в Ленинграде, — это дело рук организации, но какой организации, сейчас сказать трудно» {112}.
Еще до отъезда Сталина в Москву у следствия появилась зацепка, которая, казалось бы, могла привести к ответу на этот вопрос. 2 декабря 1934 года Ежову доложили о некой М. Н. Волковой, которая еще в августе-сентябре сообщала о существовании в Ленинграде подпольной контрреволюционной группы, готовящей свержение советской власти. В частности, один из членов этой организации будто бы заявил в ее присутствии, говоря о другом заговорщике, якобы находившемся в тот момент в гостях у Кирова: «Сейчас Киров его угощает, а потом он его угостит»{113}. По мнению Волковой, эти слова свидетельствовали о подготовке покушения на жизнь лидера ленинградских коммунистов.
Однако в ходе проведенной в сентябре 1934 года всесторонней проверки никакие из сообщенных Волковой «фактов» подтверждения не получили, и сама она вынуждена была в конце концов признаться, что оговорила указанных ею лиц. Было возбуждено уголовное дело по обвинению в подаче заведомо ложного заявления в органы следствия, однако, поскольку многое в поведении Волковой наводило на мысль о ее психическом нездоровье, решено было подвергнуть ее медицинскому освидетельствованию. Врачебная экспертиза признала Волкову страдающей «систематическим бредом преследования», и 28 октября 1934 г. она была помещена в психиатрическую больницу, где с тех пор и находилась.
Ежов доложил о Волковой Сталину, и тот пожелал встретиться с ней лично. Доставленную из больницы Волкову провели к вождю, и в ходе состоявшейся беседы ее сообщения были признаны достоверными. За их игнорирование были арестованы пять сотрудников ленинградского УНКВД, а также 26 человек, об антисоветской деятельности которых она доносила (в дальнейшем их число выросло до 63 человек)[28].
А тем временем Николаев продолжал рассказывать на допросах о том, как и почему он совершил убийство Кирова, но ничто в этих рассказах не давало выхода ни на какую контрреволюционную организацию, стоящую за его спиной. Николаев утверждал, что соучастников у него не было и никого в свой план он не посвящал, а рассматривал убийство Кирова как политический акт, имеющий целью обратить внимание партии на бездушно-бюрократическое отношение к простому человеку. Вспоминая об этих днях, Я. С. Агранов два месяца спустя рассказывал на совещании руководящего состава НКВД:
«Николаев вначале был охвачен экстазом исполненной исторической миссии, сравнивал себя с Желябовым и Радищевым»{114}.
В одной камере с Николаевым постоянно находились сотрудники НКВД, получившие указание фиксировать все его высказывания. 4 декабря один из них, А. И. Кацафа, сообщил в своем рапорте, что Николаев во сне якобы произнёс: