«Если арестуют Котолынова, беспокоиться не надо, он человек волевой, а вот если арестуют Шатского — это мелюзга, он все выдаст…»{115}
В начале 20-х годов Николаев некоторое время работал управделами Выборгского райкома комсомола в Ленинграде. И. И. Котолынов был в это время ответственным секретарем того же райкома, а Н. Н. Шатский — одним из его членов. За принадлежность к оппозиции оба они в дальнейшем исключались из партии, но Котолынов был позднее в ней восстановлен, а Шатский — нет. С Николаевым они с тех пор практически не виделись. Правда, в августе 1934 г. Николаев случайно встретил Шатского на улице, в разговоре тот жаловался на свое тяжелое материальное положение и оторванность от партии.
Неизвестно, что приснилось Николаеву и действительно ли он произнес во сне эти странные слова, но за них ухватились. И хотя допрошенный наутро Николаев отверг попытки следователей приписать Котолынову и Шатскому роль его сообщников, за эту ниточку решили потянуть. В тот же день руководивший следствием первый заместитель наркома внутренних дел СССР Я. С. Агранов телеграфировал Сталину:
«Со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкист Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич, от которых он многому научился. Николаев говорит, что эти лица враждебно настроены к тов. Сталину. Котолынов известен Наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик[29]. Он в свое время был исключен из партии и затем восстановлен. Шатский, бывший анархист, был исключен в 1927 году из рядов ВКП(б) за контрреволюционную троцкистскую деятельность. В партии не восстановлен. Мною отдано распоряжение об аресте Шатского и об установлении местопребывания и аресте Котолынова»{116}.
5 декабря Николаев все еще отбивался от попыток следователей навязать ему сообщников, заявляя, что «хотел быть по своим убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым»{117}. Однако в его показаниях появляются уже и новые нотки. В ответ на вопрос, участвовал ли Котолынов в подготовке теракта над Кировым, последовал вдруг такой ответ:
«…Котолынов, как я считал, не согласится на убийство Кирова, а потребует взять повыше, то есть совершить теракт над тов. Сталиным, на что я бы не согласился»{118}.
Нужно, конечно, учитывать, что приведенная цитата взята не из стенограммы, а из тщательно отредактированных и подправленных протоколов допросов, в которых иногда мало что оставалось от реальных показаний арестованных. Но, вероятно, что-то, хотя бы отдаленно напоминающее записанные в данном протоколе слова, Николаев и в самом деле произнес. Из этого можно сделать вывод, что к тому времени он практически уже готов был сделать «признания», необходимые чекистам для отработки версии заговора.
Так и случилось. На следующий день, 6 декабря, от него удается, наконец, получить показания, подтверждающие, что Котолынов и Шатский были его соучастниками. При этом Шатский якобы готовил покушение на Кирова в районе его квартиры на улице Красных Зорь, а кроме того, намеревался организовать покушение на Сталина в Москве. Что касается Котолынова, то при их последней встрече, якобы состоявшейся в начале ноября 1934 года, он выражал намерение оказать содействие Шатскому в осуществлении его планов по поводу Кирова и, помимо этого, самостоятельно занимался подготовкой теракта над Сталиным.
Кроме того, Николаев назвал еще трех человек, будто бы причастных к совершенному им убийству: секретаря Выборгского райсовета В. В. Румянцева (в прошлом — активного деятеля зиновьевской оппозиции), слушателя военно-морской академии РККА Г. В. Соколова и студента второго курса Ленинградской промышленной академии И. Г. Юскина. Последние двое являлись личными знакомыми Николаева, в частности, Юскин был женат на подруге детства его сестры.
В этой группе наиболее ценным приобретением для следствия оказался Г. В. Соколов, от которого на первом же допросе удалось получить весьма перспективные сведения. В докладной записке Сталину от 7 декабря 1934 г. Я. С. Агранов сообщал, что Соколов назвал фамилии семерых бывших участников зиновьевской оппозиции, работавших вместе с ним и Николаевым в Выборгском районе Ленинграда.
«Хотя эти лица, — пересказывал Агранов показания Соколова, — официально декларировали свой отказ от оппозиции, они до сих пор образуют определенную среду, противопоставляющую себя партии. Идейно и организационно Николаев был связан с этой средой, и антипартийные взгляды этой среды оказывали влияние на Николаева и в известной степени определили рост у него контрреволюционных намерений»{119}.