Чтобы у читателя не сложилось после этих слов преувеличенного представления об ораторских способностях Ежова, приведем отрывок из еще одних воспоминаний. Их, примерно в то же время, подготовил для журнала «Партийное строительство» витебский коммунист А. А. Дризул, работавший вместе с Ежовым в 5-й артиллерийской мастерской.
«Ежов, — пишет он, — мало выступал. Он два-три слова скажет… Он не любил выступать»{23}.
В отредактированном, но все равно так и не опубликованном варианте воспоминаний эта особенность Ежова была уже не только упомянута, но и обоснована:
«Принимая активнейшее участие в организации огромной политической работы в массах, сам Ежов редко когда выступал на больших митингах. Его характерной чертой было «меньше слов — больше дела»{24}.
Руководящую роль в создании витебской Красной гвардии приписывал Ежову и уже упоминавшийся советский историк И. И. Минц.
«Ежов, — утверждал он, — создавал Красную гвардию, сам подбирал участников, сам обучал их, доставал оружие»{25}.
На самом же деле, если Ежов и был в Красной гвардии, то, скорее всего, в качестве рядового красногвардейца, да и то лишь в свободное от исполнения своих солдатских обязанностей время. Будь иначе, он не забыл бы упомянуть об этом в анкете или автобиографии.
Никаких особо героических дел витебская Красная гвардия за сравнительно недолгий период своего существования совершить не успела. Что касается Ежова, то он вскоре заболел, попал в госпиталь, но полностью поправить там здоровье не смог и по возвращении в часть был 6 января 1918 г. уволен в отпуск по болезни сроком на шесть месяцев. Больше, однако, в Витебск он уже не вернулся, да и некуда было возвращаться, даже если и захотеть. Через несколько недель после его отъезда вместе с окончательно развалившейся русской армией прекратила свое существование и 5-я артиллерийская мастерская.
Завершая рассказ о витебском периоде жизни Ежова, стоит привести отрывок из письма, которое он несколько лет спустя прислал своему партийному наставнику Б. Д. Пинсону. Вспоминая об участии в деятельности витебской парторганизации, Ежов писал:
«… Ты помнишь, верно, нашу совместную работу в Витебске в 1917 году?.. Я припоминаю свою работу в пятой артиллерийской мастерской, припоминаю технику распространения «Правды», сбор денежных средств и т. д. Каждое большевистское слово воспринималось тогда как нечто незыблемое, святое… Вспоминаю, как ко мне подошел член комитета тов. Шифрес[1] и сказал: «Нам необходимо, товарищ Ежов, организовать во всех частях ячейки, вы будете работать со мной». Шел я тогда в казарму и ног под собой не чувствовал — мне поручили серьезную работу!
Затем вспоминается время военного сбора и другие яркие боевые моменты Октября. Как-то ты ко мне подошел и от имени комитета похвалил мою деятельность — в тот момент я был на «десятом небе». С удовольствием припоминаю, как по поручению комитета я наладил связь с заключенными нашими товарищами…
Но больше всего мне запомнился Великий Октябрьский переворот и наша встреча в первом штабе. Ты, заметив меня, быстро подошел и, пожав мне руку, несколько раз крепко поцеловал. Этого мгновения, великого и счастливого, я никогда не забуду»{26}.
Приведенный фрагмент письма содержит, на наш взгляд, важные детали, позволяющие понять особенности психологического склада его автора. По-видимому, Ежов не особенно высоко оценивал свои способности и возможности. Наверное, и маленький рост (157 см) тоже не прибавлял ему уверенности в себе. Поэтому привлечение к участию в каком-нибудь важном и ответственном деле воспринималось им как огромное доверие, которое нужно оправдать во что бы то ни стало. Такое отношение к порученному делу способствовало постепенному развитию у Ежова своего рода исполнительского фанатизма, о чем свидетельствует характеристика, которую много лет спустя дал ему один из его непосредственных руководителей, И. М. Москвин.
«Я не знаю, — говорил он, — более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться. Иногда существуют такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов — не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…»{27}
Похоже, что фанатичная исполнительность Ежова и объясняет во многом, почему именно на нем и остановился сталинский выбор, когда диктатору потребовался человек, готовый безоговорочно выполнять любые его поручения. И Ежов в очередной и последний раз сумел тогда оправдать оказанное ему «доверие».
* * *