Пластинки в комнате Стэплтона несколько неожиданно расставлены по странам: шведская экспериментальная музыка, японский нойз и, конечно же, любимый краут-рок, – словно он составлял атлас своего музыкального паломничества по всей планете. «Меня не слишком интересует современная музыка, – фыркает Стэплтон. – Я уже старею, у меня нет прежнего энтузиазма отыскивать новую интересную музыку. Ведь ее всегда приходится добывать, она никогда не лежит на поверхности, нельзя просто вытянуть руку и взять ее. Я собирал музыку на протяжении двадцати лет и нашел все что хотел, поэтому мне больше нечего искать».
Усадьба Стэплтона расположена посреди Буррена – одной из самых пустынных и безлюдных местностей в мире: 300 квадратных километров ободранного отступившим ледником карстового известняка, выглядящего как огромные бороздчатые мозги под растерзанной плотью почвы. На этих прекрасных землях, где мародерствуют стада диких коз, возвышаются круглые каменные форты и мегалитические постройки, а также бесчисленные скульптуры Стэплтона, разбросанные тут и там с тех самых пор, когда он отправлялся на прогулку с одним лишь мешком цемента под мышкой. Когда мы проезжаем мимо многочисленных озер, Стэплтон рассказывает о статуях, к этому моменту погрузившихся под воду. Вся окружающая среда свидетельствует о его неодолимой тяге к творчеству. «Когда дело касается творчества, строю ли я стену, смешиваю цемент, делаю скульптуру, пишу картину или музыку – для меня все едино, – говорит он. – Я вкладываю одну и ту же энергию, ту же творческую силу, и там нет места ни для кого другого. Вот почему Nurse не может быть группой – мне неинтересны компромиссы».
В 1989 году Стэплтон объявил о временном уходе из музыки в связи с перестройкой дома и рождением их второго ребенка Ньиды Луис. «Много лет я твердил, что Nurse With Wound – это один сплошной эксперимент, – объяснял Стэплтон, когда я впервые встретился с ним в 1997 году. – Он был холодным, безэмоциональным, и, если бы кто-то сказал мне, что в нем есть душа, я возразил бы: ни хрена там нет! Но довольно скоро мне стало понятно: я себя обманываю, все совсем не так. Я вкладывал в музыку массу усилий, души, если угодно, и сейчас верю, что в ней заложена своего рода коммуникация. Я не очень понимаю, что это такое и зачем я это делаю. До сих пор я создаю музыку ради собственного удовольствия, однако теперь я знаю, что есть люди, которые слушают ее, интересуются, ждут следующего альбома. Хочу я того или нет, но часть меня делает музыку для них. В любой момент кто-то слушает одну из моих пластинок. Что-то где-то происходит, но что? Я посылаю какое-то сообщение, но какое? Я не чувствую никакой ответственности за те мысли, которые рождает у слушателей моя музыка. Я понятия о них не имею. Люди делятся со мной самыми разными чувствами и мыслями: ваша музыка заставила меня мечтать о том, о сем, я хочу убить свою маму, заняться сексом с сестрой, довольно безумные вещи. И ты думаешь: неужели это я заставил их думать обо всем этом? Я запираюсь в своей комнатке, создаю музыку, записываю ее на диск, она уходит в мир, а потом я ничего не слышу. Мои пластинки редко получают рецензии. Я не читаю писем с отзывами. Я десять лет отвечал на письма и в результате решил, что больше не буду. Поэтому теперь я ничего не слышу. Просто перестал слушать. Рецензии до сих пор редки. Странное дело: вы вкладываете во что-то все свои силы, а потом оно просто исчезает…
Композитор Мортон Фельдман говорил, что лучшая обстановка для создания музыки – это когда никому нет до нее дела, – продолжает он. – В молодости его музыка никого не интересовала: ни родителей, ни братьев с сестрами, ни друзей, – и это был самый плодотворный период в его жизни. Он был наедине с творчеством, на него не влияли окружающие. Я это хорошо понимаю. Я сделал то же самое, прекратив отвечать на письма, сократив общение с друзьями на музыкальные темы и скрывшись в Ирландии. Лучше всего мне работается в полном одиночестве».
Напоследок Стэплтон выпустил мини-альбом Cooloorta Moon в честь своего нового дома. Записанный вместе с Уэйкфордом, Пирсом, Тибетом, бывшим мужем Роджерсон Крисом Уоллисом, Дэвидом Джекманом из Organum и саксофонистом Брэдфордом Стиром, он посвящен The Oimels 1970 года – пластинке немецкого пианиста Вольфганга Даунера и его квинтета, сочетающей джаз и мутантный поп. Он звучит как мюзикл «Волосы», записанный для прослушивания инопланетянами кучкой профессоров в твидовых пиджаках. На фоне лупа из гершвиновской «My Man’s Gone Now» в исполнении Даунера Уэйкфорд играет закольцованную басовую партию, а Стир исполняет хулиганское соло на саксофоне. Cooloorta Moon отражает растущее чувство удовлетворенности Стэплтона новым ритмом жизни в Ирландии. «Изменение состоит в том, что он более музыкальный, менее резкий, его легче слушать, – соглашается он. – В Ирландии я чувствовал себя счастливее и спокойнее. Музыка стала одной из многих вещей, которыми я там занимался. Не в смысле второстепенности – просто я направлял энергию и на другие дела, например строительство дома».