условий, навсегда. Понятно, что чем грубее была ошибка, тем неудобнее было, после строгой меры, раскрывать, что мера была принята по недоразумению. Со
своей стороны я делал все, что можно и что мне советовали. Я тотчас написал М.
Н. Каткову и И. С. Аксакову, составил объяснительную записку для министра
внутренних дел и предполагал подать просьбу государю. Ничего не удавалось, ничего не действовало. И М. Н. Катков и И. С. Аксаков отозвались сейчас же и
принялись действовать с великим усердием. Нужно было печатно объяснить
недоразумение. Но ни тому, ни другому цензура не пропускала ни строчки по
этому делу; приходилось обращаться к министру и настаивать у него. Я написал
большую статью для "Дня" - она не была пропущена. О просьбе государю я
советовался с покойным А. В. Никитенко и предполагал подать ее через него.
201
После нескольких совещаний он дал мне решительный совет отказаться от этого
намерения.
Положение наше было не только в высшей степени досадно, но отчасти и
тяжело. Несколько времени я предполагал, что меня вышлют куда-нибудь из
Петербурга. Все работавшие в журнале потеряли место для своих работ, а
редактор имел перед собою прекращение дела, на которое им возлагались
большие расчеты. Но, несмотря на все это, нельзя сказать, чтобы мы горевали.
Никто не унывал, и все готовы были смотреть на это происшествие только как на
один из крупных случаев обыкновенных литературных превратностей. До сих пор
дело у нас шло очень весело и успешно; поэтому мы рассчитывали, что и вперед
мы успеем еще десять раз поднять его и добиться еще лучших результатов. Гром, который поднялся в литературных кружках и в обществе, представлял и свою
выгодную сторону - распространение нашей известности в публике. Этим
утешениям и надеждам, однако же, далеко не суждено было сбыться в таких
размерах, как мы предполагали.
Решительный поворот делу дала наконец заметка, помещенная в "Русском
вестнике". Редакция "Московских ведомостей", чувствуя себя в некоторой мере
виноватою, усиленно хлопотала о том, чтобы помочь беде, и после всяческих
настояний у министра П. А. Валуева добилась наконец того, что ей, но только ей
одной, дана была возможность объяснить возникшую путаницу. Это объяснение
явилось в майской книжке "Русского вестника"; но так как хлопоты долго
тянулись, а редакция не хотела выпускать книжки без своего объяснения, то эта
майская книжка была подписана цензором лишь 28-го июня, следовательно
явилась в свет в начале июля. Заметка называлась "По поводу статьи "Роковой
вопрос" и отличалась обыкновенным мастерством. В ней я был осыпан упреками, очень резкими по форме, но мало обидными по содержанию; решительно
отвергались и опровергались все положения моей статьи, но вместе столь же
решительно утверждалась и доказывалась ее невинность {51}. Таким образом, было сделано полное удовлетворение всем, негодовавшим на статью и доведшим
дело до запрещения журнала, и в то же время редакция "Времени" и я были
ограждены от всяких дальнейших дурных последствий. Только настояниям
"Русского вестника" и его заметке следует, кажется, приписывать и то, что никого
из нас больше не трогали, и то, что через восемь месяцев Михаилу Михайловичу
Достоевскому дозволено было начать новый журнал.
Однако же я с этих пор попал на замечание и состоял на нем лет
пятнадцать, так что два или три раза, когда издатели журналов предлагали мне
редакторство, цензура отказывалась утвердить меня в звании редактора. <...> XI
Вторая поездка за границу
Летом 1863 года, вероятно к концу лета {52}, Федор Михайлович уехал за
границу. Предыдущая поездка была так полезна для его здоровья, что он с тех пор
202
постоянно стремился за границу, когда чувствовал нужду поправиться и
освежиться. Какая тут была причина- перемена ли воздуха или перемена его
изнурительного образа жизни, но только эти поездки были для него спасением; польза их доказывалась мерилом, в котором не могло быть никакого сомнения, -
быстрым уменьшением числа припадков.
Судя по всему, что могу припомнить, и по всем обстоятельствам дела,
Федор Михайлович взял с собою достаточно денег для поездки, но за границею
попробовал поиграть в рулетку и проигрался {53}. Он познакомился с рулеткой
еще в первую поездку, прежде чем доехал до Парижа, и тогда выиграл тысяч
одиннадцать франков, что, разумеется, было очень кстати для путешественника.
Но эта первая удача уже больше не повторялась, а разве только вводила его в
соблазн. В рулетке он не видел для себя ничего дурного, так как романисту было
не лишнее испытать эту забаву и познакомиться с нравами тех мест и людей, где
она происходит. Действительно, благодаря этому знакомству мы имеем повесть
"Игрок", где дело изображено с совершенною живостью.
Как бы то ни было, в конце сентября я получил от него <...> письмо, <...> оно рисует почти все тогдашние обстоятельства и характеризует его собственные
приемы и обычаи {54}.
В этом письме отражаются и обыкновенные затруднения, среди которых
жил Федор Михайлович, и его манера кабалить себя для добывания средств, и
приемы его просьб, излагаемых с волнением и настойчивостию, с повторениями, подробными пояснениями и вариациями. Из письма видно также, что наша
редакция была в дурном положении. Дело в том, что Михаил Михайлович, как и
многое множество наших дворян, имел очень мало свойств делового человека.
Жизнь он вел скромную и был гораздо осмотрительнее Федора Михайловича; но
он имел большое семейство, и фабрика его давно уже шла в убыток, давая ему
только опору для поддержания кредита и постепенного наращения долгов. Когда
журнал пошел с чрезвычайным успехом, он постарался развязаться с невыгодным
делом, уплатил долги и продал фабрику. В начале 1863 года я помню, как он
похвалился этим, показывая кипу разорванных векселей. Расчет его был очень
хороший, но когда неожиданно стряслось запрещение журнала, он оказался вдруг
и без денег, и без всякого торгового дела. Удар для него был страшный; между
тем мы, сотрудники, не зная его дел и занятые нашими литературными
мечтаниями, не догадывались об его беде и даже сердились на него, рассчитывая, что деньги четырех тысяч подписчиков не могли же все уйти на первые четыре
книжки журнала и что, следовательно, он напрасно охает и жалуется.
Получив <...> письмо, я сейчас же отправился к П. Д. Боборыкину, и он
объявил мне, что дело самое подходящее и что он может дать денег. Он был в это
время редактором "Библиотеки для чтения" и с великим усердием старался
поднять этот журнал. К 1863 году знаменитая "Библиотека" так упала, что у нее
оказалось только несколько сотен подписчиков. Если не ошибаюсь, с третьей
книжки редакторство принял на себя Петр Дмитриевич. Поднимать падающее и
начинать дело совершенно не вовремя было в высшей степени не расчетливо; и
действительно, много денег и трудов были погублены в этом деле. Но работа шла
203
тогда горячо, и редактор постарался не упустить такого сотрудника, как Федор
Михайлович.
На другой день зашел ко мне Михайло Михайлович и выведал у меня и
данное поручение, и мои переговоры. Он просил меня приостановиться, говоря, что, может быть, успеет сам найти деньги. Разумеется, ему жаль было и брата и
повести, которая без этого пошла бы в его собственный, ожидаемый им журнал