припадок!" Кругом не было ни души. Я посадил его на траву у самой дорожки. Он
посидел минут пять, но припадка, к счастию, не было. Мы пошли дальше, но у
самой лестницы, которая недалеко от дворца спускается к мостикам через
Славянку, он снова остановился и, смотря на меня помутившимися глазами, сказал: "Припадок! сейчас припадок!" Однако ж и теперь обошлось тем, что мы
минут десять просидели на скамейке. И это повторялось еще раза два, прежде чем
мы дошли до вокзала. Оттуда послал я сторожа на дачу за его родственником, 218
который тотчас же приехал и проводил его в Петербург. Когда, на другой день, я
поехал навестить его, он был слаб, как будто после болезни, и в первую минуту не
узнал меня. Я думаю, он сам догадывался, что его напрасно подозревают в
гордости.
По рассказам старшего брата, Федор Михайлович еще в детстве был
мальчик крайне впечатлительный и нервный, но впоследствии припадки должны
были еще больше развить в нем чувствительность и раздражительность. Мне
кажется, они имели даже большое влияние на самый характер его творчества.
Если, при жизненной правде и психической верности большей части созданных
им лиц, особенно в последних сочинениях, на них лежит печать какой-то
болезненной фантазии, если они представляются нам точно сквозь какое-то
цветное стекло, в странном колорите, придающем им призрачный вид, - то на все
это, как и на его личный характер, действовала, без сомнения, его несчастная
болезнь, особенно развивавшаяся по возвращении из Сибири. Я уверен, что
близкие друзья покойного Достоевского, которые знали его хорошо и долго, согласятся со мною, что заметная в нем иногда несообщительность и резкость
вовсе не были следствием гордости или слишком высокого мнения его о себе.
<...>
П. И. ВЕЙНБЕРГ
Петр Исаевич Вейнберг (1831-1908) - историк литературы, поэт и
переводчик, сотрудник "Искры" и других периодических изданий (см. о нем
"Поэты "Искры", Л. 1955, т. 2, стр. 617 и далее). С Достоевским познакомился
вскоре после возвращения того в конце 1859 года из ссылки. В начале 60-х годов
оба они активно участвовали в деятельности Литературного фонда. Спектакль, о
котором рассказывает Вейнберг, состоялся 14 апреля 1860 года (см. "XXV лет.
1859-1884. Сборник, изданный комитетом Общества для пособия нуждающимся
литераторам и ученым", СПб. 1884, стр. 431-432).
О спектакле говорит, несколько перепутав события, Л. Ф. Пантелеев
("Воспоминания", Гослитиздат, М. 1958, стр. 229-231). Отклики на спектакль см.
С, 1860, N 4 - "Современное обозрение", стр. 445-446; "Искра", 1860, N 17, стр.
177-179.
Весьма любопытна приведенная Вейнбергом оценка Достоевским
общественного значения роли Шпекина. Она перекликается с оценкой
"Шпекиных" в письме Белинского к Гоголю.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СПЕКТАКЛИ
(Из моих воспоминаний)
219
<...> Сделавшись членом Фонда {1} с самого его основания и, само собой
разумеется, горячо сочувствуя его целям и деятельности, я, ввиду сочувствия к
нему и к литераторам также и со стороны общества, задумал устроить в пользу
его литературный спектакль, то есть с участием возможно большего числа
писателей.
В то время, вращаясь преимущественно в "дружининском" кружке {2}, где часто собирались все тогдашние главари литературы, я был особенно близок, между прочим, с Писемским, который, сверх своего громадного литературного
дарования, обладал еще, как говорили видевшие его в качестве актера, большим
талантом сценическим. Я сообщил ему мою мысль, он горячо ухватился за нее - и
мы начали работать. Решено было устроить два спектакля: в первый дать
"Ревизора", во второй - "Женитьбу". Понятно, что прежде всего приходилось
отыскать актеров, - и я пустился на поиски после того, как мы сообща условились, что городничего будет играть Писемский, Хлестакова - я.
Все литераторы из "больших" - а их-то участие в спектакле и было
наиболее желательно - самым сочувственным образом отнеслись к моему
предприятию, но принять участие активное, выступить в мало-мальски
ответственной роли нашлось мало охотников. Ни одному из них не приходилось
до того времени выступать на сцене, и сделать первый опыт теперь никто не
решался; не решался даже Тургенев, который игрывал в своей жизни, но теперь
почему-то уклонялся сыграть даже графа в своей "Провинциалке", которую мы
тоже собирались поставить в один вечер с "Женитьбой" {3}. А читал он эту роль
отлично... Единственным писателем из этого кружка, выказавшим полнейшую, даже горячую готовность играть - не выйти только на сцену, а именно играть, -
оказался, как это ни может показаться странным для знавших этого писателя, особенно впоследствии, - Федор Михайлович Достоевский (незадолго до того
вернувшийся в Петербург) {4}. "Дело хорошее, очень хорошее, дело даже - прямо
скажу - очень важное!" - говорил он с какою-то суетливою радостью и раза два-
три, пока шли приготовления, забегал ко мне узнавать, ладится ли все как
следует. Само собой разумеется, что и Писемский (без совета которого я не
позволял себе ничего решать) и я предоставили Федору Михайловичу полную
свободу в выборе роли, и он без всяких обдумываний остановился на роли
почтмейстера Шпекина.
"Это, - сказал он, - одна из самых высококомических ролей не только в
гоголевском, но и во всем русском репертуаре, и притом исполненная глубокого
общественного значения... Не знаю, как мне удастся с нею справиться, но играть
её буду с большим старанием и большою любовью..."
Итак, почтмейстер - Достоевский. Но как же быть с остальными ролями?
А самое главное - как утилизировать остальных "больших" писателей, без
присутствия которых и спектакль будет не в спектакль, - если принять в
соображение мысль, руководившую мною в этом устройстве? И вот мне приходит
в голову сделать их являющимися к Хлестакову, а потом и к городничему
безмолвными купцами. На это приглашение все отвечали согласием, - и вот какая
компания купцов образовалась у меня: Тургенев, Григорович, Майков, Дружинин, Краевский, Василий Курочкин! Представьте себе гордость режиссера, у которого
220
в распоряжении такие "выходные"! Но между купцами есть Абдулин, которому
приходится говорить не мало, а говорить никто из моих "выходных" не хочет.
Тогда я пишу Александру Николаевичу Островскому в Москву. "Хорошо, -
отвечает он, - с удовольствием буду играть Абдулина, только репетируйте без
меня, я приеду на две последние репетиции..." {5} Таким образом, персонал
писательский у меня обеспечен, причем еще квартального соглашается играть
только что начинающий литератор Сниткин, приобревший себе некоторую
известность в легкой юмористической прессе под псевдонимом Аммоса
Шишкина (и увы! умерший жертвою этого спектакля, потому что простудился на
нем и схватил горячку); {6} роль городничихи берет на себя известная артистка, Ирина Семеновна Кони (бывшая Сандунова); все остальные роли распределяются
уже между лицами из публики. <...>
Достоевский - которого петербургская публика узнала уже много позже
тоже как отличного чтеца - обнаружил и хорошее сценическое дарование. Я
думаю, что никто из знавших Федора Михайловича в последние годы его жизни
не может себе представить его - комиком, притом комиком тонким, умеющим
вызывать чисто гоголевский смех; а между тем это было действительно так, и
Достоевский - Шпекин был за немногими не важными исключениями