такие-то и такие книгопродавцы купили на деньги.
- А нельзя ли мне повидать "самих" Федора Михайловича, - сказал
приказчик, очевидно рассчитывая на его уступчивость.
- Федор Михайлович работал ночью, и я разбудить его не могу раньше
двух.
Приказчик предложил мне отпустить с ним двести экземпляров, а "деньги
отдадим самому Федору Михайловичу".
Я и тут осталась тверда и, объяснив, сколько процентов и на какое
количество я уступаю, высказала мысль, что нам книг доставлено всего пятьсот
экземпляров и я рассчитываю их сегодня распродать. Приказчик помялся и ушел
не солоно хлебавши, а через час явился от них же уже другой посланный,
попроще, и купил пятьдесят экземпляров на наличные с тридцатью процентами
уступки.
59
Мне страшно хотелось поделиться с Федором Михайловичем своею
радостью, но приходилось ждать, пока он выйдет из своей комнаты.
К слову скажу, что в характере моего мужа была странная черта: вставая
утром, он был весь как бы под впечатлением ночных грез и кошмаров, которые
его иногда мучили, был до крайности молчалив и очень не любил, когда с ним в
это время заговаривали. Поэтому у меня возникла привычка ничем по утрам его
не тревожить (как бы ни были важны поводы), а выжидать, когда он выпьет в
столовой две чашки страшно горячего кофе и пойдет в свой кабинет. Тогда я
приходила к нему и сообщала все новости, приятные и неприятные. В это время
Федор Михайлович приходил в самое благодушное настроение: всем
интересовался, обо всем расспрашивал, звал детей, шутил и играл с ними. Так
было и на этот раз: когда он побеседовал с детьми, я отослала их в детскую, а
сама села на своем обычном месте около письменного стола. Видя, что я молчу, Федор Михайлович, насмешливо на меня поглядывая, спросил:
- Ну, Анечка, как идет наша торговля?
- Превосходно идет, - ответила я ему в тон.
- И ты, пожалуй, одну книгу уже успела продать?
- Не одну, а сто пятнадцать книг продала.
- Неужели?! Ну, так поздравляю тебя! - продолжал насмешливо Федор
Михайлович, полагая, что я шучу.
- Да я правду говорю, - подосадовала я, - что ж ты мне не веришь? - И я
достала из кармана листок, на котором было записано количество проданных
экземпляров, а вместе с листком пачку кредиток, всего около трехсот рублей. Так
как Федор Михайлович знал, что дома у нас денег немного, то показанная мною
сумма убедила его в том, что я не шучу. А с четырех часов пошли опять звонки: являлись новые покупатели, являлись и утренние за новым запасом. Издание, видимо, имело большой успех, и я торжествовала, как редко когда случалось.
Конечно, я рада была и полученным деньгам, но главное, тому, что нашла себе
интересующее меня дело - издание сочинений моего дорогого мужа; была я
довольна и тем, что так удачно осуществила предприятие, вопреки
предостережениям моих литературных советчиков.
Федор Михайлович был тоже очень доволен, особенно когда я передала
ему слова одного приказчика о том, что "публика давно уже спрашивает роман".
Для Федора Михайловича всегда было чрезвычайно дорого сочувствие публики, так как она одна только его и поддерживала своим вниманием и сочувствием во
все время его литературной деятельности. Критика же (кроме Белинского,
Добролюбова и Буренина) очень мало в те времена сделала для выяснения его
таланта: она или игнорировала его произведения, или враждебно к ним
относилась. Теперь, когда прошло со смерти Федора Михайловича более
тридцати пяти лет, даже странно перечитывать критические отзывы о его
произведениях, до того эти суждения были неглубоки, поверхностны, легковесны, но зато часто так глубоко враждебны. <...>
На первых порах редактирования "Гражданина" Федора Михайловича
очень заинтересовала и новизна его редакторских обязанностей, и та масса самых
разнообразных типов, с которыми ему приходилось встречаться в редакции. Я
60
тоже сначала радовалась перемене занятий мужа, полагая, что редактирование
еженедельного журнала не может представлять особых трудностей и позволит
Федору Михайловичу хоть несколько отдохнуть после почти трехлетней работы
над романом "Бесы". Но мало-помалу мы с мужем стали понимать, что он сделал
ошибку, решившись приняться за такую неподходящую его характеру
деятельность. Федор Михайлович чрезвычайно добросовестно относился к своим
редакторским обязанностям и не только сам прочитывал все присылавшиеся в
журнал статьи, но некоторые, неумело написанные, вроде статей самого издателя
{Письмо ко мне от 29-го июля 1873 года. (Прим. А. Г. Достоевской.)} {63}, исправлял, и на это у него уходило масса времени. У меня сохранилось два-три
черновика стихотворений, неуклюже написанных, но в которых были видны
блестки таланта, и какими изящными выходили эти стихотворения после
исправления их Федором Михайловичем.
Но, помимо чтения и исправления чужих статей, Федора Михайловича
одолевала переписка с авторами. Многие из них стояли за каждую свою фразу к, в
случае сокращения или изменения, писали ему резкие, а иногда и дерзкие письма.
Федор Михайлович не оставался в долгу и на резкое письмо недовольного
сотрудника отвечал не менее резким, о чем назавтра же сожалел. Так как
отправление писем обыкновенно поручалось мне, то, зная наверно, что
раздражение мужа назавтра уляжется и он будет сожалеть, зачем погорячился, я
не отправляла сразу данных мне мужем писем, и когда, на другой день, он
выражал сожаление, зачем так резко ответил, оказывалось всегда, что "случайно"
это письмо еще не отправлено, и Федор Михайлович отвечал уже в более
спокойном настроении. В моем архиве сохраняется более десятка таких "горячих"
писем, которые могли поссорить мужа с людьми, с которыми он ссориться вовсе
не хотел, но под влиянием досады или раздражения не мог себя сдержать и
высказал свое мнение, не щадя самолюбия своего корреспондента. Федор
Михайлович всегда был благодарен мне за это "случайное" неотправление писем.
А сколько Федору Михайловичу приходилось вести личных переговоров.
При редакции состоял секретарь, Виктор Феофилович Пуцыкович, но
большинство авторов желало говорить с редактором, и происходили иногда
крупные недоразумения. Федор Михайлович, всегда искренний в своих словах и
поступках, прямо высказывал свое мнение, и сколько он этим нажил себе врагов в
журналистике!
Кроме материальных неприятностей, Федор Михайлович за время своего
редакторства вынес много нравственных страданий, так как лица, не
сочувствовавшие направлению "Гражданина" или не любившие самого князя
Мещерского, переносили свое недружелюбие, а иногда и ненависть, на
Достоевского. У него появилось в литературе масса врагов именно как против
редактора такого консервативного органа, как "Гражданин" {64}. Как это ни
странно, но и в дальнейшем времени, и до и после смерти Федора Михаиловича, многие не могли простить ему его редакторства "Гражданина", и отголоски этого
недружелюбия попадаются и теперь в печати.
На первых порах своей новой деятельности Федор Михайлович сделал
промах, - именно, он поместил в "Гражданине" (в статье князя Мещерского
61
"Киргизские депутаты в С.-Петербурге") слова государя императора, обращенные