"Дневника писателя"? Денежным успехом этого журнала муж был вполне
доволен; отношение к нему общества, искреннее и доверчивое, выражавшееся в
переписке с ним и многочисленных посещениях незнакомых лиц, было для него
драгоценно, но потребность художественного творчества превозмогла, и Федор
Михайлович решил прекратить издание "Дневника писателя" на два-три года и
приняться за новый роман. Какие литературные задачи занимали и волновали
моего мужа, можно судить по найденной после него памятной книжке, в которой
24 декабря 1877 года он записал:
"Memento. - На всю жизнь.
1. Написать русского Кандида.
2. Написать книгу об Иисусе Христе.
3. Написать свои воспоминания.
4. Написать поэму Сороковины.
(Все это, кроме последнего романа и предполагаемого издания
"Дневника", то есть minimum на 10 лет деятельности, а мне теперь 56 лет)". <...> 184
В ноябре 1877 года Федор Михайлович находился в очень грустном
настроении: умирал Н. А. Некрасов, давно страдавший какою-то мучительною
болезнью. С Некрасовым для мужа соединялись воспоминания о его юности, о
начале его литературной карьеры. Ведь Некрасов был один из первых, кто
признал талант Федора Михайловича и содействовал его успеху в тогдашнем
интеллигентном обществе. Правда, впоследствии оба они разошлись в
политических убеждениях и в шестидесятых годах между журналами "Время" и
"Современником" шла ожесточенная полемическая борьба. Но Федор
Михайлович не помнил зла, и когда Некрасов предложил ему поместить свой
роман в "Отечественных записках", то он согласился и возобновил свои
дружелюбные отношения к бывшему другу юности. Некрасов искренне отвечал
на них. Узнав, что Некрасов опасно болен, Федор Михайлович стал часто
заходить к нему - узнать о здоровье. Иной раз просил ради него не будить
больного, а лишь передать ему сердечное приветствие. Иногда муж заставал
Некрасова бодрствующим, и тогда тот читал мужу свои последние стихотворения
и, указывая на одно из них - "Несчастные" (под именем "Крота"), - сказал: "Это я
про вас написал!"18, что чрезвычайно тронуло мужа. Вообще последние свидания
с Некрасовым оставили в Федоре Михайловиче глубокое впечатление, а потому
когда 27 декабря он узнал о кончине Некрасова, то был огорчен до глубины души.
Всю ту ночь он читал вслух стихотворения усопшего поэта, искренне восхищаясь
многими из них и признавая их настоящими перлами русской поэзии. Видя его
крайнее возбуждение и опасаясь приступа эпилепсии, я до утра просидела у мужа
в кабинете и из его рассказов узнала несколько неизвестных для меня эпизодов их
юношеской жизни.
Федор Михайлович бывал на панихидах по Некрасове и решил поехать на
вынос его тела и на его погребение. Рано утром 30 декабря мы приехали на
Литейную к дому Краевского, где жил Некрасов, и здесь застали массу молодежи
с лавровыми венками в руках. Федор Михайлович провожал гроб до Итальянской
улицы, но так как идти с обнаженной головой в сильный мороз было опасно, то я
уговорила мужа поехать домой, а затем через два часа приехать в Новодевичий
монастырь к отпеванию. Так и сделали, и в полдень были в монастыре.
Простояв с полчаса в жаркой церкви, Федор Михайлович решил выйти на
воздух. Вышел с нами и Op. Ф. Миллер, и мы вместе пошли искать будущую
могилу Некрасова. Тишина кладбища произвела на Федора Михайловича
умиротворяющее впечатление, и он сказал мне: "Когда я умру, Аня, похорони
меня здесь или где хочешь, но запомни, не хорони меня на Волковой кладбище, на Литераторских мостках. Не хочу я лежать между моими врагами, довольно я
натерпелся От них при жизни!"
Мне было очень тяжело слышать его распоряжения насчет похорон; я
стала его уговаривать, уверять, что он вполне здоров и что ему незачем думать о
смерти. Желая изменить его грустное настроение, я стала фантазировать насчет
его будущих похорон, умоляя жить на свете как можно дольше.
- Ну, не хочешь на Волковом, я похороню тебя в Невской Лавре, рядом с
Жуковским, которого ты так любишь. Только не умирай, пожалуйста! Я позову
невских певчих, а обедню служить будет архиерей, даже два. И знаешь, я сделаю, 185
что за тобой пойдет не только эта громадная толпа молодежи, а весь Петербург, тысяч шестьдесят - восемьдесят. И венков будет втрое больше. Видишь, какие
блестящие похороны я обещаю тебе устроить, но под одним условием, чтобы ты
жил еще много, много лет. Иначе я буду слишком несчастна.
Я нарочно высказывала гиперболические обещания, зная, что это может
отвлечь Федора Михайловича от угнетавшей его в ту минуту мысли, и мне
удалось этого добиться. Федор Михайлович улыбнулся и сказал:
- Хорошо, хорошо, постараюсь пожить дольше.
Ор. Ф. Миллер сказал что-то о моей богатой фантазии, и разговор перешел
на что-то другое. <...>
На могиле Некрасова окружавшая ее толпа молодежи, после нескольких
речей сотрудников "Отечественных записок", потребовала, чтобы Достоевский
сказал свое слово. Федор Михайлович, глубоко взволнованный, прерывающимся
голосом произнес небольшую речь, в которой высоко поставил талант почившего
поэта и выяснил ту большую потерю, которую с его кончиною понесла русская
литература. Это было, по мнению многих, самое задушевное слово, сказанное над
раскрытой могилой Некрасова. Эта речь, значительно распространенная, была
напечатана в декабрьском номере "Дневника писателя" за 1877 год. Она
содержала в себе следующие главы: I. Смерть Некрасова. - О том, что сказано
было - на его могиле. II. Пушкин, Лермонтов и Некрасов. III. Поэт и гражданин. -
Общие толки о Некрасове как о человеке. IV. Свидетель в пользу Некрасова. По
мнению многих литераторов, статья эта представляла лучшую защитительную
речь Некрасова как человека, кем-либо написанную из тогдашних критиков {19}.
Великим постом 1878 года Вл. С. Соловьев прочел ряд философских
лекций, по поручению Общества любителей духовного просвещения в
помещении Соляного городка- Чтения эти собирали полный зал слушателей;
между ними было много и наших общих знакомых. Так как дома у нас все было
благополучно, то на лекции ездила и я вместе с Федором Михайловичем.
Возвращаясь с одной из них, муж спросил меня:
- А не заметила ты, как странно относился к нам сегодня Николай
Николаевич (Страхов)? И сам не подошел, как подходил всегда, а когда в
антракте мы встретились, то он еле поздоровался и тотчас с кем-то заговорил. Уж
не обиделся ли он на нас, как ты думаешь?
- Да и мне показалось, будто он нас избегал, - ответила я. - Впрочем, когда
я ему на прощанье сказала! "Не забудьте воскресенья", - он ответил: "Ваш гость".
Меня несколько тревожило, не сказала ли я, по моей стремительности,
что-нибудь обидного для нашего обычного воскресного гостя. Беседами со
Страховым муж очень дорожил и часто напоминал мне пред предстоящим
обедом, чтоб я запаслась хорошим вином или приготовила любимую гостем рыбу.
В ближайшее воскресенье Николай Николаевич пришел к обеду, я решила
выяснить дело и прямо спросила, не сердится ли он на нас.
- Что это вам пришло в голову, Анна Григорьевна? - спросил Страхов.
- Да нам с мужем показалось, что вы на последней лекции Соловьева нас
избегали.
186