идеи в тех формах, о которых мечтал, и этим всегда мучающийся.
Видя в герое романа самого Федора Михайловича, я не могла удержаться,
чтобы не прервать его словами:
- Но зачем же вы, Федор Михайлович, так обидели вашего героя?
- Я вижу, он вам не симпатичен.
- Напротив, очень симпатичен. У него прекрасное сердце. Подумайте,
сколько несчастий выпало на его долю и как безропотно он их перенес! Ведь
другой, испытавший столько горя в жизни, наверно, ожесточился бы, а ваш герой
все еще любит людей и идет к ним на помощь. Нет, вы решительно к нему
несправедливы.
- Да, я согласен, у него действительно доброе, любящее сердце. И как я
рад, что вы его поняли!
- И вот, - продолжал свой рассказ Федор Михайлович, - в этот
решительный период своей жизни художник встречает на своем пути молодую
девушку ваших лет или на год-два постарше. Назовем ее Аней, чтобы не называть
героиней. Это имя хорошее...
Эти слова подкрепили во мне убеждение, что в героине он подразумевает
Анну Васильевну Корвин-Круковскую, свою бывшую невесту. В ту минуту я
совсем забыла, что меня тоже зовут Анной, - так мало я думала, что этот рассказ
имеет ко мне отношение. Тема нового романа могла возникнуть (думалось мне) под впечатлением недавно полученного от Анны Васильевны письма из-за
границы, о котором Федор Михайлович мне на днях говорил. У меня болезненно
сжалось сердце при этой мысли.
Портрет героини был обрисован иными красками, чем портрет героя. По
словам автора, Аня была кротка, умна, добра, жизнерадостна и обладала большим
тактом в сношениях с людьми. Придавая в те годы большое значение женской
красоте, я не удержалась и спросила:
- А хороша собой ваша героиня?
- Не красавица, конечно, но очень недурна. Я люблю ее лицо.
Мне показалось, что Федор Михайлович проговорился и у меня сжалось
сердце. Недоброе чувство к Корвин-Круковской овладело мною, и я заметила:
- Однако, Федор Михайлович, вы слишком идеализировали вашу "Аню".
Разве она такая?
22
Именно такая! Я хорошо ее изучил! Художник, - продолжал свой рассказ
Федор Михайлович, - встречал Аню в художественных кружках и чем чаще ее
видел, тем более она ему нравилась, тем сильнее крепло в нем убеждение, что с
нею он мог бы найти счастье. И однако, мечта эта представлялась ему почти
невозможною. В самом деле, что мог он, старый, больной человек, обремененный
долгами, дать этой здоровой, молодой, жизнерадостной девушке? Не была ли бы
любовь к художнику страшной жертвой со стороны этой юной девушки и не стала
ли бы она потом горько раскаиваться, что связала с ним свою судьбу? Да и
вообще, возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и по
летам, могла полюбить моего художника? Не будет ли это психологическою
неверностью? Вот об этом-то мне и хотелось бы знать ваше мнение, Анна
Григорьевна.
- Почему же невозможно? Ведь если, как вы говорите, ваша Аня не пустая
кокетка, а обладает хорошим, отзывчивым сердцем, почему бы ей не полюбить
вашего художника? Что в том, что он болен и беден? Неужели же любить можно
лишь за внешность да за богатство? И в чем тут жертва с ее стороны? Если она
его любит, то и сама будет счастлива и раскаиваться ей никогда не придется!
Я говорила горячо. Федор Михайлович смотрел на меня с волнением.
- И вы серьезно верите, что она могла бы полюбить его искренне и на всю
жизнь?
Он помолчал, как бы колеблясь.
- Поставьте себя на минуту на ее место, - сказал он дрожащим голосом. -
Представьте, что этот художник - я, что я признался вам в любви и просил быть
моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?
Лицо Федора Михайловича выражало такое смущение, такую сердечную
муку, что я наконец поняла, что это не просто литературный разговор и что я
нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я
взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Федора Михайловича и
сказала:
- Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!
Я не стану передавать те нежные, полные любви слова, которые говорил
мне в те незабвенные минуты Федор Михайлович: они для меня священны...
Я была поражена, почти подавлена громадностью моего счастья и долго
не могла в него поверить. Припоминаю, что, когда, почти час спустя, Федор
Михайлович стал сообщать планы нашего будущего и просил моего мнения, я
ему ответила:
- Да разве я могу теперь что-либо обсуждать! Ведь я так ужасно
счастлива!!
Не зная, как сложатся обстоятельства и когда может состояться наша
свадьба, мы решили до времени никому о ней не говорить, за исключением моей
матери. Федор Михайлович обещал приехать к нам завтра на весь вечер и сказал, что с нетерпением будет ждать нашей встречи.
Он проводил меня до передней и заботливо повязал мой башлык. Я уже
готова была выйти, когда Федор Михайлович остановил меня словами:
- Анна Григорьевна, а я ведь знаю теперь, куда девался брильянтик.
23
- Неужели припомнили сон?
- Нет, сна не припомнил. Но я наконец нашел его и намерен сохранить на
всю жизнь.
- Вы ошибаетесь, Федор Михайлович! - смеялась я, - вы нашли не
брильянтик, а простой камешек.
- Нет, я убежден, что на этот раз не ошибаюсь. - уже серьезно сказал мне
на прощанье Федор Михайлович. <...>
XIII
<...> О чем только не переговорили мы в эти счастливые три месяца! Я
подробно расспрашивала Федора Михайловича о его детстве, юности, об
Инженерном училище, о политической деятельности, о ссылке в Сибирь, о
возвращении...
- Мне хочется знать все о тебе, - говорила я, - ясно видеть твое прошлое, понять всю твою душу!
Федор Михайлович охотно вспоминал о своем счастливом, безмятежном
детстве и с горячим чувством говорил о матери. Он особенно любил старшего
брата Мишу и старшую сестру Вареньку. Младшие братья и сестры не оставили в
нем сильного впечатления. Я расспрашивала Федора Михайловича о его
увлечениях, и мне показалось странным, что, судя по его воспоминаниям, у него в
молодости не было серьезной горячей любви к какой-нибудь женщине. Объясняю
это тем, что он слишком рано начал жить умственной жизнью. Творчество
всецело поглотило его, а потому личная жизнь отошла на второй план. Затем он
всеми помыслами ушел в политическую историю, за которую так жестоко
поплатился.
Я пробовала расспрашивать его об умершей жене, но он не любил о ней
вспоминать. Любопытно, что и в дальнейшей нашей супружеской жизни Федор
Михайлович никогда не говорил о Марии Дмитриевне, за исключением одного
случая в Женеве, о котором расскажу в свое время.
Несравненно охотнее вспоминал он о своей невесте, А. В. Корвин-
Круковской. На мой вопрос - почему разошлась их свадьба, Федор Михайлович
отвечал:
- Анна Васильевна - одна из лучших женщин, встреченных мною в жизни.
Она чрезвычайно умна, развита, литературно образованна, и у нее прекрасное, доброе сердце. Это девушка высоких нравственных качеств; но ее убеждения
диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может, - слишком уж
она прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог быть счастливым. Я вернул
ей данное слово и от всей души желаю, чтобы она встретила человека одних с ней