«Во дворе дети играют. Подойди к окну».
«Смотри, она не идет, не верит нам. Ну и дура».
«Иди к окну! Дети играют, что они кричат, ты слышишь? Мы слышим».
«Дети играют, у них красный мяч. Прыгай! Прыгай!»
Сначала голоса звучали разрозненно, и это действительно угнетало. В моей голове их не было, но даже то, что повторяла для меня Анютик, настолько изматывало, что через десять минут активного слушания я с трудом могла понять, где нахожусь. Анютик говорила быстро, интонация срывалась от крика до шепота, но я все равно понимала, что она едва успевает за голосами. В ее голове они говорили еще быстрее. Постепенно из общей полифонии выделился голос Сергея. Он был наш сосед сверху, но умер. Сергей требовал, чтобы Анютик нашла его жену Ирину и отдала ей вещь. Какую вещь, мы не понимали. Сергей из-за этого злился. Он сказал, что если Анютик и впредь будет такой тупой, он ее накажет, он отнимет ее правую руку и возьмет ее в аренду.
— Как это в аренду? — спросила я.
— Как это в аренду? — спросила сама у себя Анютик и сама себе ответила спустя несколько секунд:
— Как-как? Возьму твою руку себе! Все будут думать, это ты делаешь, а это я буду за тебя твоей рукой делать. Если не найдешь Ирину и вещь не отдашь.
Сергей мне не нравился. Другие голоса, конечно, тоже говорили гадости, но они во всяком случае не угрожали напрямую. И у них не было никаких конкретных требований, ничего, кроме издевок и констатации действительности, а Сергей постоянно нагнетал поток своих претензий. Анютик Сергея тоже боялась, но совершенно не понимала, как его заглушить. Особенно ее пугало, что каким-то образом он узнал и про меня и обещал до меня тоже добраться.
— Ты думаешь, он может залезть и в мою голову? — спросила я.
— Он все может! — ответила Анютик. — Он мертвый, ему все равно…
Однажды утром Анютик не смогла пошевелить своей правой рукой. Рука висела, как тряпочка. Я поднимала ее, терла, но она не двигалась.
— Он взял ее, — прошептала Анютик, — только не говори маме с бабушкой! Пожалуйста!
Я тайно принесла Анютику стакан кипятка. Она, давясь, выпила его, а потом позвала бабушку и начала хныкать. Бабушка померила ей температуру и сказала, что у нее, видимо, начинается грипп. Никто не мог с ней остаться, и решили, что останусь я, пропущу один день в школе — ничего страшного.
Мама с бабушкой ушли, оставив мне аспирин и банку меда, а мы с Анютиком принялись допрашивать Сергея. В тот день он почувствовал свою силу и с нами не церемонился.
— Чего ты хочешь? — спрашивала Анютик.
— Сама узнаешь! — кричал он. — Не отдашь мое, я твое возьму! Твоя рука теперь моя!
— Он сделает что-то страшное, — сказала Анютик, глядя на меня, — лучше отрезать руку.
— Ты больная, что ли? — поразилась я. — Как мы ее отрежем? Она ножом не отрежется.
— Я не знаю, не знаю, надо резать, — Анютик опустила голову на подушку, с нее ручьями лил пот.
Она лежала неподвижно около получаса, и я решила, что она заснула. Мне очень хотелось есть. На кухне я налила себе чаю и сделала бутерброд с сыром. Я ела и прислушивалась. В квартире было так тихо, что меня охватила паника. Я отшвырнула чашку с недопитым чаем, побежала в комнату. Анютик стояла на подоконнике. Окно было открыто. Мне удалось схватить ее за подол ночной рубашки, но не втянуть обратно в комнату. Анютик сопротивлялась и орала, что Сергей не получит ее руку. Воспользовавшись моим замешательством, она изо всей силы саданула мне пяткой по носу, нос хрустнул, по подбородку потекла кровь. Я поняла, что вряд ли смогу долго держать оборону. Печатая на стенах кровавые абрисы, я тоже залезла на подоконник и сбросила оттуда Анютика. Окно я закрыла и выскочила в коридор. Анютик от злости громила комнату.
Я позвонила бабушке на работу.
Через пятнадцать минут приехала бабушка, а вслед за ней мама. Бабушка вызвала скорую. Посмотрев на Анютика и на обстановку комнаты, они сразу вызвали психиатрическую перевозку. Анютик впала в ступор, она не отвечала на вопросы и разговаривала только с Сергеем. Но это понимала я, а остальные ничего не знали про Сергея и смотрели на нее как на сумасшедшую. Когда, наконец, приехал психиатр, бабушка вытолкнула вперед меня, требуя, чтобы я ему рассказала все, что говорила и делала Анютик.
Мама плакала.
— За что, Господи, за что? — вскрикивала она.