— Энтропия, — как ругательство процедил Фабий.
— Совершенство, — парировал Алкеникс. Он протянул руку и отодрал от арки розовый стебель, из которого на землю тут же потекла субстанция, похожая на кровь. — Ты посеял семена этого сада, плотерез. Казалось бы, ты должен оценить его как никто другой. — Алкеникс бросил извивающийся стебель Фабию, и тот поймал его.
Краткое сканирование показало знакомую подпись на генетической структуре.
— Оно из моих чанов с плотью, — сказал он. — Любопытно.
— Твои создания легко не умирают, Паук. Великое множество их по-прежнему воет где-то там во тьме. Возможно, мы забросим тебя к ним еще до конца дня.
Фабий промолчал. Лиана цепко боролась за жизнь, извиваясь в его руке, словно змея. Крошечные круглые рты усеивали ее обратную поверхность, отвратительно открываясь и закрываясь. Как только хирургеон взял образец, на что его и запрограммировали, апотекарий отшвырнул корчащийся кусок мяса. Теперь, когда он узнал о своей причастности, он заметил больше свидетельств, рассеянных по руинам. Странные наросты волокнистого мяса, протискивающиеся сквозь трещины мостовой; уродливые и примитивные обезьяноподобные существа, выглядывающие сверху; биологические сенсорные узлы, наблюдающие и регистрирующие всех и вся, что проходило под ними, хотя хранилище для этих записей уже давно было уничтожено.
Комплекс его исследовательских станций на Гармонии был даже обширнее, чем на Уруме: под конец почти две трети городской инфраструктуры были переданы под его нужды. Более того, в его отсутствие некоторые из них, очевидно, работали так, как он задумал, — упорно продолжали существовать. Фабий почувствовал необычную гордость: его наследие сохранилось вопреки усилиям врагов.
— Там, — показал Алкеникс, и Байл поднял глаза на строение (или, точнее, то, что от него осталось), которое выглядело знакомым даже спустя несколько столетий. Оно располагалось рядом с кратером и, по всей видимости, было практически разрушено прибытием «Тлалока». Тот факт, что оно до сих пор не рухнуло, говорил о прочности его конструкции.
Фабия вели через лабиринт рухнувших арок и частично сохранившихся стен, открытых красному небу. В тени ютились мутанты: грелись у костров, разожженных в нефтяных бочках, и поглядывали на пришельцев тусклыми глазами. Пленник мог расслышать гул множества аугментированных голосов, эхом отдающихся в руинах.
— Мне казалось, я прибыл увидеться с Эйдолоном, — произнес Фабий, пока они петляли в лабиринте.
— Это Эйдолон хочет видеть тебя, — поправил Флавий.
— А есть разница?
— Огромная. — Алкеникс остановился и повернулся к нему. — Держи язык за зубами, лейтенант-командующий. Не смей говорить, пока тебе не разрешат.
Фабий хотел ответить, но передумал и просто кивнул. Не столько из-за угрозы, сколько из любопытства — все напоминало начало какого-то представления. Датчики его доспеха обнаружили несколько шифрованных пикт-передач, подаваемых с оптических сканеров сервиторов. Кто-то наблюдал за каждым их шагом, притом с тех пор, как они прибыли. Фабий практически ощущал повисшее в воздухе ожидание.
Звуки, доносящиеся из центра лабиринта, стали громче. Рев голосов: будто гончие, почуявшие кровь. Алкеникс увеличил темп, и Фабий был вынужден спешить, чтобы поспевать за ним. Солдаты префекта также прибавили шаг: они двигались стремительно, смеялись, напевали, а один даже пыхтел, как собака.
Наконец они добрались до сводчатого прохода обширнее прочих. Большие стальные двери украшала непристойная резьба, выполненная руками ремесленников, одержимых демонами, и когда двое рабов-зверолюдей, сидевших у входа, бросились открывать створы, орнамент на них стал как будто корчиться и переплетаться.
Старые петли протестующе завизжали, и двери распахнулись внутрь. За ними снова простирались развалины и красное небо — центр лабиринта оказался таким же пустым, как выпотрошенный труп. Флавий вошел первым; по обе стороны от дверного проема раздался гул голосов, напоминавший приветствие. Следом зашагали воины Алкеникса, подталкивая Фабия, словно вели его на эшафот.
— Смотри! Я привел тебе царя с золотой головой, — проревел Алкеникс. — Вот блудный брат, вернувшийся в объятия родных и добрых.