Он был, конечно, сталинистом — но и в понятие «сталинизм» вложено множество подчас противоположных смыслов. Всякая крайность в оценках непозволительно упрощает явление. Мы до сих пор не в силах взглянуть на Сталина отстраненно, как на Цезаря или Наполеона. Мы вдрызг ссоримся, расходясь в оценках СССР. Всё еще слишком живо, еще кровоточит.
Фадеев был частью системы. Более того — одним из ее архитекторов.
А вот кем он не был — так это конъюнктурщиком.
Про Сталина тогда писали почти все — это потом сделали вид, что забыли.
Даже Пастернак восторженно писал о Сталине.
Даже Клюев.
Мандельштам писал Сталину настоящие оды — после ссылки, перед посадкой.
Булгаков сочинял пьесу «Батум» о юности вождя.
Это им, разумеется, не в упрек и не в осуждение. Такое было время — и, кстати, далеко не всегда эти и другие блестящие авторы были неискренни.
Все это — к вопросу о том, как именно создавался пресловутый культ Сталина. Сугубо сверху — или и снизу тоже? Конъюнктурщиками-ортодоксами — или же «прогрессивными» деятелями культуры?
У кого Сталин не упомянут — так это у Гайдара, хотя трудно представить писателя более советского.
И еще — Фадеев. Фадеев не писал о Сталине, хотя глупо обвинять его в недостатке лояльности.
В 1940 году в Союзе писателей решали, кому писать биографию Сталина, и кто-то сказал: «Пусть напишет Фадеев». Фадеев попросил стенографистку прервать запись и сказал: мне как руководителю союза и члену ЦК это неприлично — неверно поймут. Мол, воспользовался служебным положением и присвоил себе право писать о Сталине… Марк Колосов[292] приводит другое объяснение: «С досадой сослался на то, что художнику невозможно писать, думая — понравится ли это или не понравится Сталину».
Какими были подлинные мотивы — неизвестно, но факт остается фактом: Фадеев о Сталине не писал.
Тут возникает другой вопрос: присутствовала ли конъюнктурность в поступках, в том числе творческих, тех же Пастернака и Мандельштама? Элементарная корректность требует признать: да, присутствовала. Но об этом говорить как бы неприлично — и в силу огромных дарований, и главным образом в силу драматических и даже трагических судеб названных поэтов.
Но ведь и судьба Фадеева была не менее драматична.
…Еще история. К шестидесятилетию вождя (1939 год) Фадеев редактирует книгу-панегирик «Встречи с товарищем Сталиным». В авторах — элита Страны Советов: полярник Папанин, летчики Громов и Байдуков, шахтер Стаханов, академик Бардин, режиссер Чиаурели, доктор Бурденко, певец Бюльбюль, писатели Соколов-Микитов и Вургун… Заголовки соответствующие: «Сталин — это Ленин сегодня», «Исполин-мудрец», «Согретые любовью Сталина», «Он всегда с нами», «Я видел Сталина» (это Байдуков; в наши дни журналист «Коммерсанта» Андрей Колесников напишет книгу «Я Путина видел» — но уже с иронией), «Источник вдохновения», «Я пела перед великим Сталиным»… Фадеева среди авторов нет, хотя он мог бы рассказать побольше других.
Из корректности вспомним и другую историю: Фадеев взялся было за биографию Ежова, даже написал очерк «Николай Иванович Ежов — сын нужды и борьбы», но… Ежова арестовали, очерк не опубликовали. И — слава богу.
Пишут, что Фадеев входил в число сталинских спичрайтеров. Эренбург отмечал его умение «придать в статье или в докладе короткой фразе Сталина глубину, блеск, спорность литературного эссе и бесспорность закона». Теперь из корпуса сталинских текстов, где действительно встречаются афоризмы римского блеска, фадеевское не вычленить — а жаль. Было бы любопытно.
«Ни на кого не клеветал»
Заканчивались 1930-е — героические, трагические, предвоенные. Время большого рывка и больших чисток, когда одной ночью исчезали виновные и невиновные, а следующей ночью — их палачи, чтобы потом уступить место в камерах, расстрельных рвах и на зонах уже своим губителям.
На этом фронте было не менее опасно, чем в Гражданскую. Пули ложились рядом: недолет, перелет…
Нередко говорят, что Фадеев лично приложил руку к репрессиям, отправляя друзей и врагов в лагеря.
Репрессии действительно коснулись многих писателей, и не в последнюю очередь — лидеров РАППа, с рядом которых Фадеев конфликтовал. Но нельзя смешивать борьбу Фадеева с авербаховцами и «рапповшиной» в начале 1930-х и репрессии 1937–1938 годов, о чем справедливо говорит Валерия Герасимова: «Умышленно путая два вопроса — литературно-общественная борьба Фадеева с авербаховцами и последующие репрессии, — его враги (конечно же после смерти его) стали усиленно распространять слух, что это, мол, Фадеев „посадил“, „расстрелял“ Авербаха, Киршона, Ясенского и т. д.».