К сожалению, они так и не познакомились по-настоящему. Когда Арсеньев в 1921 году издал во Владивостоке первую книгу «для широкого читателя» — «По Уссурийскому краю», — комиссар Булыга-Фадеев уже уехал из Читы в Москву. Он еще вернется и будет подолгу жить во Владивостоке — но уже после смерти Арсеньева, случившейся в 1930-м. Если бы не эта смерть — они бы непременно познакомились. А как иначе, если во Владивостоке Фадеев встречался с писателем Борисовым[199], которому вдова Арсеньева Маргарита перед своим арестом передаст бумаги Арсеньева, а те уже после смерти Борисова попадут к Константину Симонову и будут найдены в его архиве; если осенью 1933-го Фадеев таежными тропами шел с Сучана в Улахинскую долину, и проводником его был Василий Глушак — пятидесятилетний богатырь, тигролов и медвежатник, бывший партизан, спутник Арсеньева и друг Дерсу Узала? Арсеньев и Фадеев не просто ходили одними маршрутами (Арсеньев писал о привале у реки Ваку, фигурирующей в «Разгроме») — у них даже был один проводник.
Или вот: по данным Тарасовой, участник экспедиций Арсеньева 1927 и 1930 годов Прокопий Гончаров в Гражданскую воевал в Сучанском партизанском отряде. Мог встречаться с Булыгой.
Из экспедиции 1927 года Арсеньев отправлял заметки в хабаровскую «Тихоокеанскую звезду». В 1939-м эти тексты опубликовал журнал «На рубеже» — дальневосточный «толстяк», а очерк Арсеньева «Голодовка на реке Хуту» вышел в этом же журнале еще в 1934-м. В 1935-м Фадеев на некоторое время стал его редактором.
Более того, состоялась и личная встреча Арсеньева и Фадеева — только Фадеев был тогда ребенком. Писатель Семен Бытовой (приехал в 1933-м на Дальний Восток по совету Фадеева с книжкой Арсеньева в кармане — и сколько было таких!) приводит рассказ Фадеева о том, как он видел Арсеньева в Хабаровске в Гродековском музее в 1913 году, но лично знаком с ним не был. Арсеньев, руководивший тогда музеем, сам провел экскурсию для учеников[200]. Фадеев, рассказав об этом Бытовому, добавил: пора издавать полное собрание сочинений Арсеньева…[201] Другой дальневосточный литератор, Василий Кучерявенко[202], писал со ссылкой на Фадеева, что Арсеньев тогда целый вечер рассказывал ученикам «о своих богатых приключениями путешествиях». Без особой натяжки можно сказать, что Арсеньев Фадеева благословил.
Так или иначе, в текстах своих они «встречаются» то и дело. Это и понятно: жили в Приморье, писали в одно — плюс-минус — время… Но дело еще в их настроенности на одну волну — вот откуда в произведениях Арсеньева и Фадеева так много созвучий.
Есть у них и общая литературная генеалогия. Горький говорил, что Арсеньев объединил в себе Брема и Купера, а сам Арсеньев указывал в сцене знакомства с Дерсу: «Передо мной был следопыт, и невольно мне вспомнились герои Купера и Майн Рида». Фадеев называл своими учителями тех же Купера и Майн Рида, Джека Лондона (конечно, у обоих были и другие литературные отцы[203]). А бремовская «Жизнь животных» фигурирует у Фадеева в «Последнем из удэге» — с ее помощью партизаны и подпольщики зашифровывают свою переписку.
И Купер, и Лондон слышны уже в фадеевском «Разливе», где гольд Тун-ло (соплеменник Дерсу) говорит: «Земля была наша. Потом пришли русские. Русские взяли всю землю. Русские были сильнее, потому что их было больше… Нехороший порядок. Теперь гольд платит за землю. Гольд платит за фанзу, хотя делает ее сам из своего леса и своей глины… Тун-ло слыхал, теперь порядок будет другой. Что думает сделать Неретин для гольдов?»[204]
Первая художественная (условно; скорее — синтез fiction и non-fiction) книга Арсеньева под комбинированным названием «По Уссурийскому краю (Дерсу Узала). Путешествие в горную область Сихотэ-Алинь» вышла во Владивостоке в 1921 году. В 1923-м здесь же издана вторая — «Дерсу Узала. Из воспоминаний о путешествии по Уссурийскому краю в 1907 году». Это позволяет усомниться в том, что на момент написания «Разлива» Фадеев, живший уже в Москве, успел внимательно прочесть Арсеньева. В это же время у Фадеева рождается замысел «Последнего из тазов»; если здесь еще нет прямого влияния Арсеньева (оно проявится позже), то отсылка к Куперу уже есть.
Джек Лондон оставался для Фадеева важным до конца жизни. В 1941-м он процитирует Лондона: «Но мои подвиги должны быть непременно материального, даже физического свойства. Для меня гораздо интереснее побить рекорд в плавании или удержаться в седле, когда лошадь хочет меня сбросить, чем написать прекрасную повесть… Впрочем, я должен сознаться, что небольшую аудиторию я все-таки люблю. Только она должна быть совсем-совсем небольшая и состоять из людей, которые любят меня и которых я тоже люблю». И прокомментирует: «В юности я совпадал с автором этих строк по обеим линиям. Теперь я все больше и больше утрачиваю первое из этих свойств. Не есть ли это признак лет?» В 1948-м Фадеев написал критику Бушмину: «Напрасно Вы категорически вымели Джека Лондона из числа моих литературных учителей». Тогда же признался, что не мог без волнения читать «Мою жизнь» Сетон-Томпсона: «В его юношеских склонностях так много общего с моими».
199
200
В 1966 году писатель и натуралист Всеволод Сысоев (1911–2011) — директор Хабаровского краеведческого (Гродековского) музея — проведет здесь экскурсию для М. Шолохова, возвращавшегося из Японии, и вручит ему настойку на женьшене.
201
До сих пор не вышло. В 1947–1949 годах в Примиздате вышло шеститомное собрание, которое не может претендовать на полноту. В XXI веке издание ПСС Арсеньева начало владивостокское издательство «Рубеж». По состоянию на 2016 год вышло три тома из шести.
202
203
Как тематическую и жанровую предтечу Арсеньева можно рассматривать Чехова, чей «Остров Сахалин» — матрица и энциклопедия дальневосточной жизни: природа, «инородцы», история, статистика, личные эмоции когда очарованного, а когда и шокированного странника-европейца. Тот сплав документализма и лиричности, который станет основой арсеньевского текста. Чехов и Арсеньев сыграли в литературе российского Дальнего Востока роль «мостика» от путешественников-естествоиспытателей к профессиональным литераторам.
204
Коренные малочисленные народы (КМН) и сегодня пользуются рядом преференций. В Приморском крае в 2015 году принят закон о КМН, в том же году решением правительства РФ на севере Приморья создан национальный парк «Бикин», предусматривающий участие коренных народов в управлении данной территорией. Однако вопрос о выделении приморским аборигенам квот на вылов лосося не решается годами, что нарушает их права на ведение традиционного образа жизни. В 1962 году для них в Приморье была установлена норма в 50 кг лососевых в год на человека, в 2013 году квоту сократили до 3,5 кг. По состоянию на 2016 год проблема не решена: квоты для представителей КМН выделяются по «остаточному» принципу. Так, в 2015 году в Ольгинском районе одному коренному приморцу разрешалось выловить 1,8 кг симы. Общине коренных народов «Родник» (52 человека) выделили 86 кг — то есть 1,6 кг (по полрыбины?) на человека в год. То же самое — с охотой. Коренные приморцы, говорится в докладе приморского омбудсмена В. Розова по итогам 2015 года, «поневоле оказались вне закона, то есть браконьерами, поскольку объемы разрешенной охоты в целях ведения традиционного образа жизни для личного потребления не определены». Так что беспокойство Тун-ло и теперь, спустя почти век, видится вполне обоснованным.