С другой стороны, книги Арсеньева отнюдь не были единственным источником знаний Фадеева о жителях Уссурийского края. Скажем, вот как Арсеньев писал о таежных бандитах — «промышленниках»: «Промышленник идет в тайгу не для охоты, а вообще, „на промысел“… Он ищет золото, но при случае не прочь поохотиться за „косачами“ (китайцами) и за „лебедями“ (корейцами), не прочь угнать чужую лодку, убить корову и продать мясо ее за оленину. Встреча с таким промышленником гораздо опаснее, чем встреча со зверем». А вот что говорит фадеевский Мартемьянов: «Случилось так, что русский тут один, промысленник, убил в тайге ихнего удэгея. Промысленник тут — это такая профессия: ходит он по тайге, высматривает бродячих манз или корейцев, которые, скажем, с мехами идут, или с пантами, или с корнем женьшенем, и постреливает их полегоньку. Называется это — охота за „синими фазанами“ да за „белыми лебедями“, потому китайцы всегда в синем ходят, а корейцы в белом». Налицо некоторые расхождения: «промышленники» и «промысленники», «косачи» и «фазаны». Это может говорить о том, что ряд деталей Фадеев брал напрямую из жизни, даже если что-то и подсмотрел у Арсеньева. Совпадения порой могут объясняться тем простым обстоятельством, что оба имели дело с одним материалом, дышали одним воздухом и ходили по одним дорогам.
Однако в любом случае Фадеев был внимательным читателем Арсеньева. Вот цитата из выступления Фадеева на конференции московских писателей в марте 1941 года, где обсуждалась повесть Нины Емельяновой «В Уссурийской тайге»: «Возьмем „В дебрях Уссурийского края“ Арсеньева. Там дыхание покрупнее. Он ставил более серьезные проблемы гуманизма. Эту книгу можно пустить массовым тиражом, но имейте в виду, что и эта книга тоже не была книгой для всех… Какая-то сторона этого произведения не доходила до читателя…»
Здесь Фадеев совершенно прав: и сегодня Арсеньев остается недопрочитанным, недооцененным.
Яснее всего прямое влияние арсеньевских текстов на Фадеева прослеживается в таежных главах «Последнего из удэге» — да и сам Фадеев не скрывал своей преемственности по отношению к Арсеньеву: «Об этом народе (удэгейцах. — В. А.) имеются прекрасные исследования В. К. Арсеньева… Я считал себя вправе использовать эти труды в своем романе».
Возможно, даже имена героев «Последнего из удэге» Фадеев брал у Арсеньева. У последнего упомянут старик Люрл — это имя встречаем и в «Последнем из удэге». Описывая зверства китайского цайдуна Ли Тан-куя, Арсеньев упоминал: «Двое из удэхейцев — Масенда и Само из рода Кялондига[216]… поехали в Хабаровск с жалобой». Масенда, как мы знаем, тоже появляется у Фадеева. И у фадеевского Сарла есть двойник: Арсеньев писал, что в местности со странным названием Паровози живет старшина удэгейцев Сарл Симунка. Сарл Фадеева принадлежит к роду Гялондика — почти Кялондига[217].
Прозу Фадеева часто возводят к толстовской традиции, но есть в ней и арсеньевские мотивы. Вряд ли на кого-то Арсеньев вообще повлиял сильнее — разве что на Пришвина с его дальневосточными повестями 1930-х[218].
Называя Арсеньева писателем «не для всех» (это, разумеется, не в упрек Арсеньеву — скорее в упрек читателю), сам Фадеев писал для всех. Если Арсеньев подходил к материалу прежде всего как ученый, хотя степень беллетризации и у него достаточно высока (и потому не стоит воспринимать «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» как документ), то Фадеев дополнял Арсеньева, осмысливая тот же материал уже в художественном ключе. Нон-фикшн Арсеньева иногда кажется фундаментом, на котором Фадеев строил свой художественный текст. Едва ли стоит считать Фадеева плагиатором — если он и брал что-то у Арсеньева, то был в своем праве хотя бы потому, что работал в ином жанре. Да и немалую часть материала он получал все-таки непосредственно «из жизни» — недаром, возобновив работу над «Удэге», Фадеев в 1930-е специально едет в Приморье.
216
Недавно я оказался на севере Приморья и в местной школе, взглянув на списки учеников и учителей, встретил эту фамилию.
217
В повести Джанси Кимонко «Там, где бежит Сукпай» фигурирует род Кялундзюга — возможно, это альтернативное написание одной и той же фамилии.
218
Поздравляя Пришвина в 1948 году с 75-летием, Фадеев написал, что «имеет счастье» помнить его произведения с детства, а «В краю непуганых птиц» — одна из книг, сформировавших его как человека.