Так и не вырвался.
Тихий Сучан
Замысел романа-эпопеи «Последний из удэге» был у Фадеева первым, главным и — на всю жизнь. Над ним он работал с начала 1920-х по середину 1950-х, до конца.
Именно от этого замысла, родившегося в 1921–1922 годах, отпочковались «Разлив» и «Разгром» — а сначала думалось, что будет один роман.
«Последний из удэге» — и недороман в том смысле, что так и не был завершен, и сверхроман в том смысле, что он содержит несколько больших сюжетов: судьба Лены Костенецкой, партизанская война в Приморье, таежный народ удэге… Подсюжеты, сумевшие отделиться от основного ствола, выжили. Оставшиеся в теле замысла так и погибли вместе с «матерью», не успев родиться.
«Удэге» — незавершенный фадеевский «Тихий Дон». Рваный, неровный, писавшийся с огромными перерывами, но занимавший мысли автора в течение трех с половиной десятилетий.
Все началось с раннего рассказа «Смерть Ченьювая»[272]. Вплотную над «Последним из тазов» (рабочее название книги) Фадеев стал работать в 1926-м. Уже в 1929 году началась публикация глав романа.
Коренные малочисленные народы Приморья, которых раньше называли «инородцами» и «туземцами», — это удэгейцы («удэхе», «удэ»), нанайцы («гольды»), орочи… Тазы — потомки «инородцев» и «манз», то есть местных китайцев, внешне уже не отличимые от последних.
Позже Фадеев заменил тазов на удэге — то ли чтобы убрать ненужную ему здесь китайскую тему и показать коренной народ Приморья, то ли просто для благозвучия или более точного созвучия с «Последним из могикан» Купера (видимо, так; иначе было бы — «Последний из удэгейцев»).
Почему «последний» — сразу не совсем понятно. Ведь фадеевский посыл — как раз в том, что советская власть открывает «инородцам» новые горизонты. Возможно, дело опять-таки в юношеском увлечении Купером.
Фадеев стремился к этнографической точности. «Удэгейские» страницы романа достаточно информативны: облик удэ, их обычаи, быт, верования… Роман, однако, — далеко не только о приморских аборигенах.
Владимир Тан-Богораз — знаменитый этнограф, исследователь Дальнего Востока, автор первых, дошаламовских «Колымских рассказов» — писал Фадееву об ошибках в романе, но тот объяснял, что они допущены «не от незнания». «Таких туземцев, какие мною созданы, нет на свете», — объяснял он. Фадеев читал книги обо всех туземцах мира и наделял своих удэгейцев чертами индейцев и даже зулусов: «Я стремился к тому, чтобы создать образ человека первобытного коммунизма, однако меня очень мало интересовал вопрос — будет ли это именно дальневосточный туземец».
Тут интересно замечание Юрия Либединского, который вместе с Фадеевым восхищался таитянами Гогена. Он утверждал, что в романе чувствуется присутствие этого художника, особенно в «удэгейских» местах: «Пейзажи в этих главах были написаны под прямым влиянием чистых и свежих красок Гогена». В структуре же книги, считал Либединский, Фадеев использовал роман «На отмелях» Джозефа Конрада. А, например, в изображении Боярина отталкивался от Бунина. Но сам Фадеев писал, что идея романа родилась под влиянием книги Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
Фадеев вообще шире штампованных представлений о нем.
В 1948 году, в очередной раз возвращаясь к «Удэге», он ищет новые тома «Истории первобытного общества» — первый том, вышедший в 1939-м, писатель в свое время приобрел. Так же он будет потом штудировать специальную литературу по металлургии. Это говорит о его тщательности, добросовестности. В то же время мы видим, что теперь материал берется Фадеевым не из непосредственных ощущений и жизненного опыта, как было с «Разгромом», «Разливом», «Против течения», а из книг, что не могло не отразиться на текстах.
Литературовед Игорь Кузьмичев определил жанр романа как «революционно-героическую эпопею». Можно добавить — социологическая, этнографическая, историческая… Критик Зелинский так объяснял замысел: «Автор эпопеи хотел художественно развернуть реальные картины пути человечества к такому строю, когда снова возродится равенство между людьми, как в древнем родовом бытии, но уже в иных, высших формах».
272
Ченьювай (ныне Лашкевича) — бухта под Находкой в устье Сучана (реки Партизанской), где Булыга-Фадеев начинал воевать. По воспоминаниям Мелехина, в бухте «Чен-ю-вай» в 1919 году высаживался японский десант.