Описания тайги в «Последнем из удэге» порой похожи на арсеньевские: «Пахло багульником, от которого сплошь посинели сопки. Только успела развернуться в лист черемуха, как брызнули за ней липкой глянцевитой листвой тополя, осокори. И вот уже лопнули тверденькие почки березы, потом дуба, распустились дикая яблоня, шиповник и боярка. Долго не верил в весну грецкий орех[285], но вдруг не выдержал, и его пышная сдвоенная листва на прямых длинных серо-зеленых ветках начала покрывать собою все; а его догоняло уже бархатное дерево[286], а там оживали плети и усики дикого винограда, и кишмиша, и лимонника».
Иногда повествование превращается в историко-экономический очерк: «В крае не было крупного помещичьего землевладения. Лучшие земельные фонды находились в руках старожилов-стодесятинников. Большинство же населения составляли переселенцы, прибывшие после 1901 года и получившие наделы по пятнадцати десятин на каждую мужицкую душу, вывезенную из России. Из этих пятнадцати десятин семь засчитывалось на общественный выгон, одна отводилась под усадьбу, две падали на покос, полдесятины на лес и четыре с половиной считались пахотой. Но так как большая часть годной пахотной земли была уже поделена и запахана старожилами или переселенцами, приехавшими первыми, то эти четыре с половиной десятины главным образом падали на кочкарник или вырубку, которую надо было корчевать».
Иногда — в очерк социологический: «До тридцати процентов населения составляли рыбаки и охотники, не сеявшие хлеба. И так как выход на внешний рынок прекратился, а рыбаки и охотники не могли обходиться без хлеба, в то время как крестьяне могли обходиться без рыбы, пушнины и дикого мяса, то цены на продукты охоты и рыбной ловли пали необыкновенно низко, а цены на хлеб взвинчивались день ото дня. И ревком должен был заниматься и этим делом, иначе вся масса рыбаков и охотников могла повернуться против восстания… Партизанский ревком вынужден был вступить на путь все большей централизации движения и создания гражданской власти». Или еще: «Военная организация борьбы сразу уперлась в разрешение коренных мужицких дел… Советская власть, существовавшая до чешского переворота, не успела разрешить основного для населения — земельного вопроса… Запахать старожильские земли — было одним из важнейших лозунгов восстания, и как бы ревком ни старался отсрочить это дело, все равно он не мог уклониться от него, иначе это пошло бы через его голову и даже против него».
Примечательна аккуратность Фадеева в обращении с фактами. «Ни в действительности, ни в романе — дальневосточное крестьянство не поддержало белых и чехов, когда они временно свергли советскую власть… Другое дело, что крестьянство в массе своей не поддержало советской власти против чехов и белых, — писал он в 1956 году. — Объяснялось это не какими-либо принципиальными ошибками со стороны советской власти на Дальнем Востоке, а главным образом тем, что в Дальневосточном крае никогда не было помещиков, и в этот первый период советской власти, связанный с послевоенной разрухой, крестьянство еще не получило каких-либо ощутимых результатов от советского строя и стихийно заняло нейтральную позицию. В романе все это в достаточной мере объяснено».
Так и не сумев поставить точку в романе, Фадеев поставил точку в собственной жизни.
«Последний из удэге» оборван на полуфразе — но это не тот случай, когда «смерть помешала…». Не факт, что Фадеев вообще дописал бы этот роман, раз не дописал его за 30 предыдущих лет, включая годы лучшей своей формы.
И все-таки он постоянно к нему возвращался.
В 1955 году, когда Либединский напомнил Фадееву об «Удэге», тот рассердился: «Да что ты думаешь, что я скоро умру, что ли?! Я обязательно кончу „Последний из удэге“, после того как напишу „Черную металлургию“!»
Весной 1956 года растерянно сказал Долматовскому: нельзя писать роман более четверти века, теперь непонятно, как быть… Добавил: «Надо снова ехать на Дальний Восток, да как-то не получается».
Заверши он роман в «разгромное» время — получилась бы отличная книга. Благо он успел, угадал — выдернул из общего котла «Удэге» хотя бы «Разгром» и дал ему жизнь. Тем самым — и себе.
Погибни Фадеев, например, в 1937-м — и мы бы говорили: сколько еще прекрасных книг мог написать автор «Разгрома»… Но гармонию редко удается поверить алгеброй или логикой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГИБЕЛЬНЫЕ ВЫСИ
285
Имеется в виду маньчжурский орех — родственник грецкого, но с более толстой скорлупой и меньшим ядрышком.