Чак повернулся к ней. На его упитанном розовом лице вновь уже сияла улыбка порхающего гения, которому все загадки мироздания — на раз..
— Библию читали? — спросил он. — Помните, как Христос накормил толпу, материализовав из воздуха хлеб и рыбу?
— Но это же метафора!
— Это доказанный факт. Я сам видел, как гуру Сая-баба двумя движениями ладоней извлек из воздуха праздничный ужин для своей общины. После этого с травы было собрано больше семи фунтов вибути. Его всегда собирают. Бедняки по всей округе лечатся от кожных болезней притираниями из священного пепла пополам с коровьим навозом. Между прочим, в два счета снимает даже проказу, я видел это сам.
Молдер серьезно, внимательно слушал. Скалли только головой встряхнула, стараясь отогнать вязкую пелену бреда. Так и поверить можно, подумала она опасливо.
Хочу верить, вспомнила она — и привычно разозлилась. Не хочу верить! Не хочу верить!! Не хочу!!!
— Вибути возникает в качестве побочного продукта при активной деятельности чистых духовных начал, — продолжал Чак. — Например, при биолокации, или при волевом переносе биотической энергии. Ну, вроде как выхлоп из автомобиля.
— Этой энергии может хватить, чтобы, например, запустить мотор двери гаража? — спросил Молдер.
Чак покосился на него иронически.
— Вообще-то при соответствующем сосредоточении ее может хватить и на то, чтобы сдвинуть Землю с орбиты, — сказал он небрежно.
— Неплохо, — вставила Скалли. — Но может быть и другое объяснение, Молдер.
Фокс обернулся к ней.
— Какое?
— У кого-то был пультик дистанционного управления.
Чак ухмыльнулся и, как бы сдаваясь, поднял руки.
— Свежая мысль, Дэйна, — сказал Молдер. — У кого?
— У того, кто был рядом.
— Старая леди из Румынии?
— Почему бы нет? Не настолько же она дикая, чтобы не уметь нажать кнопку?
Молдер на миг задумчиво оттопырив губу.
— Вероятно, — проговорил он потом.
— Это все очень интересно, но я тревожусь, — сказала Скалли. — Я еду туда. Ты со мной?
— Разумеется. Чак, ты не мог бы слепить нам на дорогу пару гамбургеров из воздуха?
Чак беззлобно засмеялся.
— Предпочитаю покупать их у стойки на первом этаже, — ответил он. — Зачем мне лишний вибути? В Штатах его не продать.
Дом покойного Стивена Хоуи
Бабушка что-то затеяла.
Что-то страшное.
Она заперлась в своей комнате с тремя страшными черными стариками, приехавшими в беспросветно-черной, будто похоронной, машине, и теперь из-за двери слышались размеренные то ли песнопения, то ли нараспев произносимые колдовские камлания. Сейчас Чарли жалел, что нежелание помнить свой родной — вернее, свой бывший родной… впрочем, тоже не так… непонятно, как ему называть язык, на котором говорили и, наверное, до сих пор говорят там, откуда папа их вывез… Словом, из-за его собственного нежелания помнить тот язык, запрет говорить по-румынски, много раз повторявшийся и мамой, и папой, относился к тем немногим их повелениям, которые Чарли выполнял тщательно и охотно. И, когда бабушка пыталась поговорить с ним по-старому, он высовывал язык и приплясывал: «Не понимаю! Не понимаю!» А вскоре и действительно перестал понимать. Ты должен вырасти настоящим американцем, говорила мама. Забудь все, что там было, в этой проклятой тюрьме. Я хочу, чтобы ты стал стопроцентным американским парнем, вторил ей папа, тогда перед тобою будет весь мир. Незачем тебе забивать голову ерундой, которая никогда тебе не пригодится в жизни, твердили оба.
И вот теперь он слышал все сквозь дверь отчетливо, но не понимал ни слова.
А Майкл ухмылялся и корчил рожи где-то совсем рядом, и вот-вот мог снова вылезти.
А Чарли никак не мог понять, кому хочет повредить бабушка — ему самому или Майклу.
Он стоял в пустом длинном коридоре, прижавшись к двери, в зазор под которой сочились странные сладкие запахи, и по временам, когда то ли бабушка, то ли те трое черных швыряли в факелы гневных свечей кристаллы и шкурки, выпрыгивали зловещие отблески — и чувствовал себя все хуже и хуже.
Потом ковер на полу коридора вдруг оказался у него перед самым носом. Значит, вред все-таки мне, подумал Чарли. Он понял, что лежит; он и не заметил, когда упал. Из носа у него закапала на ковер кровь. Папа будет ругаться, что я испачкал ковер, бессильно подумал Чарли, а потом вспомнил, что папа уже никогда не будет на него ругаться. Сознание ускользало; но в последний миг перед тем, как кануть во тьму, он успел услышать из спальни злые, отрывистые выкрики Майкла.
И Чарли снова не мог понять, что он кричит, потому что, оказывается, Майкл-то не забыл румынский. Значит, они с ним заодно, беспомощно подумал Чарли. Ну, конечно, подумал Чарли, меня-то вырастили американцем, а Майклу на приказы родителей было плевать. Вот они с бабушкой и договорились. На родном языке.
В это самое время миссис Хоуи, даже не подозревая о том, что творится наверху, открыла дверь дома. Перед нею стояла некрасивая и неказистая женщина средних лет. Бесформенная скандинавская толстуха, наметанным глазом определила миссис Хоуи. Она не любила северные народности. Еще со времен социалистической молодости она терпеть не могла тех, у кого холодная кровь. А уж женщины без перца в крови вызывали у нее просто-таки брезгливую жалость, как полураздавленные лягушки на шоссе.
Но тогда, из нищей и расплющенной страны, презирать благополучных и богатых шведов, датчан и норвежцев было как-то затруднительно; теперь, в Штатах, где все равны, это было проще простого.
— Что могу вам помочь? — холодно спросила она.
Толстуха улыбнулась.
— Это я приехала вам помочь, — ответила она. — Я Карен Косееф, работник психосоциальной службы. Можно мне войти, миссис Хоуи?
Миссис Хоуи помедлила и с наслаждением ответила:
— Нет.
У бесцветной коровы на лице написалась растерянность.
— Мы должны здесь встретиться с агентом Дэйной Скалли. Ее еще нет?
— Ее еще нет. И не будет. И вам нельзя войти. Будьте добры, уходите. Мне и без того достаточно горя.
Корова не уходила.
— Я понимаю вас, миссис Хоуи, — ровне сказала она после небольшой заминки. — Но, раз вы не хотите говорить со мной и пустить меня к ребенку, мне придется все это указать в моем протоколе. Не исключено, что после этого ваше и без того нелегкое положение еще более усложнится.
— Вы не имеете права! — гневно выкрикнула миссис Хоуи.
— Мне очень жаль, — ответила та.
Несколько мгновений миссис Хоуи возмущенно мерила ее огненным взглядом своих громадных глаз. Потом отступила в глубину прихожей, чуть в сторону от двери.
И в этот момент откуда-то сверху, с нечеловеческой силой прорвавшись сквозь потолки и стены, сквозь завесы портьер и пузыри мягкой мебели, раздался отчаянный крик:
— Мама!
Миссис Хоуи изменилась в лице.
— Чарли?!
— Мама!!!
Словно мальчик кричал из соседней комнаты.
Миссис Хоуи припустила вверх по лестнице, а мисс Коссеф — за нею следом.
Мальчик ничком лежал в коридоре.
— Чарли! Чарли! — закричала миссис Хоуи, но тот не отвечал, пока она не схватила-его на руки. Тогда глаза Чарли чуть открылись.
И мисс Коссеф пришла в голову странная мысль: если мальчик без сознания, то как же он только что кричал?
— Чарли болел… моя мама должна был присматривать за ним… — сбивчиво объяснила миссис Хоуи. — Где же мама? — она оглянулась по сторонам, будто мама могла затеряться за одной из украшавших коридор ваз на дорогих, с инкрустациями, подставках, или под одной из картин в могучих рамах. И тут заметила дым и отблески под дверью.
— Мама!! — гневно закричала миссис Хоуи и толкнула плечом дверь материнской спальни. Дверь не поддалась. — Мама, немедленно открой! Что у тебя происходит?