Более того. Если бы я смог донести до читателя хотя бы тень моих чувств, это вызвало бы у него отторжение. Наш скудный быт и примитивные общественные отношения не предполагают роскоши свободного мышления. Может быть, наши отдалённые потомки смогут когда-нибудь достичь того уровня безопасности и комфорта, которые делают возможным настоящее упоение возможностями разума.
Если, конечно, они выживут. Сейчас это не вполне очевидно.
XI
Считается, что говорить о чувствах - своих или чужих - тяжело. Это суждение отчасти справедливо, однако не обозначает подлинную проблему. Трудность не в том, чтобы понять другого или даже самому пережить понятое. Проблему представляет план выражения. Даже земной язык слишком груб для передачи оттенков отношений, а здесь важны именно оттенки. Чуть другой скос малозаметной грани - и весь кристалл сияет иным светом.
Вооружившись этими оговорками - так себе оружие, но другого у меня нет - я попытаюсь сказать нечто о тех вещах, отношение к которым определяло для Майи Глумовой всё. Во всяком случае, на протяжении нашего знакомства это было так.
Перечислю это. Первое: КОМКОН. Второе: Лев Абалкин. Третье: грядущая катастрофа.
Начну с КОМКОНа. Проще всего сказать, что Майя Глумова ненавидела эту организацию, как и всё с ней связанное. У неё были к тому достаточным причины: КОМКОН разрушил её жизнь, лишив сперва возлюбленного, а потом сына. И тем не менее, назвать её чувства ненавистью было бы даже не упрощением, а просто ложью. Она считала КОМКОН злом, но злом неизбежным. Чаще всего она сравнивала эту организацию с лондонской или парижской бойней XIX века - учреждение отвратительное, но необходимое. Скажу больше: она считала работу КОМКОНа близкой к идеалу - в чём, очевидно, заблуждалась. Тем не менее, она неоднократно утверждала, что эта организация действует настолько продуманно и гуманно, настолько это вообще возможно ceteris paribus. Её претензии адресовались скорее тем самым "прочим равным условиям" - то есть земным властям и земному обществу. Не буду излагать эти претензии подробно: в нашем положении они выглядят чрезмерными и смешными. Однако в ту пору всё виделось иначе.
Далее, Абалкин. Насколько рациональным было её отношение к предыдущей теме, настолько иррациональным оно было к этой. Если говорить просто: она была убеждена, что её первый - и в каком-то смысле единственный - возлюбленный жив. Она увлечённо собирала любые свидетельства, прямые или косвенные, подтверждающие эту гипотезу. При этом она не надеялась на встречу с ним или хотя бы на сеанс связи. Глумова была столь же сильно уверена, что это невозможно. Ей нужно было одно: твёрдо знать, где он и что с ним. Ради этого она жила и работала.
Наконец, катастрофа. Глумова была убеждена, что земную цивилизацию ожидает испытание, которого она не выдержит. В этом она была права, хотя опасность видела совсем не там, откуда она пришла. Майе мерещилось столкновение с какой-то запредельной космической силой, всеохватной и необоримой, которая уничтожит Землю за её грехи. Она неоднократно сетовала на глупость, ограниченность и самодовольство человечества, на его неспособность "понять других".
Я слушал это с разинутой пастью: уж я-то знал, насколько ограничены нечеловеческие расы, и насколько мало они хотят и могут понимать хоть что-то, что не входит в узкий круг их представлений. При этом они все были ужасающе самодовольны. Люди, напротив, прилагали огромные усилия именно для того, чтобы понять и простить даже самые подлые, гнусные и дикие поступки, совершённые по отношению к человечеству или его представителям. Признаться, иногда меня это выбешивало. С другой стороны, я видел - не понимал, но видел - что земляне правы. Их всепонимающая доброта в конечном итоге оказывалась более продуктивной, чем моя звериная жажда справедливого воздаяния.
Теперь я осознаю, что доброта и понимание - привилегии силы. Обладающий абсолютным преимуществом должен быть мудрым и снисходительным. Оказавшись в иной ситуации, люди изменились. То, что мне казалось слюнтяйством и всепрощенчеством, было плотиной, сдерживающей океан первобытных инстинктов. Поразительно, что людям некогда удалось построить эту плотину. Но когда новая реальность её сокрушила, мало не показалось никому. О том свидетельствуют те чувства, которые испытывают местные расы к потомкам землян. Например, пустотники используют для обозначения людей описательное выражение, переводимое как "добивающиеся своего любой ценой". В письменности Прайлы иероглиф "человек" записывается двумя значками, один из которых означает "ум", а второй - "смерть". Как именуются люди на языке аборигенов Весты, вы, вероятно, знаете и без меня.