Ну, Виталий Андреевич едет к Мане, а та дверь не открывает, поглядывает в глазок и повторяет то, что уже откричала по телефону. Покуда денежку не отдашь, маманю не получишь. И жду я от своего брата тысяч так пятьдесят. Одумайся, Маня, это же не шуточки, оставь ты эти игры ради группового эгоизма и материальных амбиций, не превращай родную мать в заложницы.
И начал в дверь ломиться. А Маня грозит милицией, не хулигань, прошу, маму за просто так, на халяву не получишь. Ну, пусти хоть глянуть, здорова ли мамочка. Пустила, но не дальше порога. Мама сидит на кухне и чай пьет. Улыбается — понятно, ведь сын родной пришел. Да, но сидит в одних трусиках и маечке. Ты что ж это, Маня, мамочку в таком виде держишь? Так ведь жарко, а топят, как в лютый мороз. Да, а сестра и племянница заняли боевые позиции, и ясно: мамочку не уступят, если что, и глаза выцарапать не постесняются. Ну, бросил в сердцах: одной — дура какая, другой — экстрасенска хренова, и ушел. Сел на лавочку во дворе и не знает, что делать.
Тут главное, мамочку до слез жалко. Маечка-то грязненькая. Не ухаживают эти поганки за мамочкой, гулять не выводят. Да еще, поди, голодом морят. Ну, что делать? Ну, вот что делать?
Ну, Виталий Андреевич в милицию, так, мол, и так, родная сестра, похищение, заложница.
Ну, те через сколько-то дней сходили, а Маня говорит: нет, не похитила, а забрала, поскольку брат плохо обращался с матерью, он не кормил ее, и поглядите, какая она у нас буквально худенькая. Божий прямо одуванчик. У меня претензий к брату, помимо мамы, нет, он — опекун, но с ролью своей не справился. Когда пробудится в нем сыновий долг, отдам, не пробудится — переоформим опекунство. А пока мамочка поживет у меня. Нет, я встречи не запрещаю, это мы с ним решим в рабочем порядке, но в определенные дни и в моем присутствии.
А милиции что — делать больше нечего, как только влезать в подобную семейную помойку? Не хулиганят, не дерутся, мы уважаем частную жизнь человека, сами и разбирайтесь, поскольку мы и без вас с подлинной преступностью не вполне справляемся.
Да, дергался Виталий Андреевич. Он и в городской совет писал, и подавал в административную комиссию, но ответ был один: дело это частное, вам во встречах с матерью не отказывают, вот и разбирайтесь самостоятельно и полюбовно.
Нет, правда, как бы это понять Виталия Андреевича? Не на улице ведь маманя живет, а у родной дочери, ну, не морит же она маманю голодом, кусок хлеба и стакан чая всегда даст. Другие детки норовят стареньких своих родителей в казенный дом сбагрить, а этот переживает, что мамочка не с ним живет. Нет, не понять человека!
Ведь вот на чем сестренка его зацепила — на любви к мамочке. Он представит маму на кухне в грязных трусах и маечке, он представит, как Машка попрекает старушку куском хлеба, сердце сразу начинает ныть. Да ведь Машка и поколотить ее может, это уж чего там, она хоть экстрасенска, но ведь аферистка. Виталий Андреевич как-то признался, что иной раз он во сне даже и плакал. Оно и понятно, хоть ты инженер-полковник и взрослый мужчина, но если мамочку жалко, то иной раз и заплачешь. Ах, чего там, ну на фига человеку сердце? Чтоб оно плакало и ныло? Нет, непонятно.
Уж очень как-то сложно получалось все у Виталия Андреевича, ну, вроде того что деньги все одно уйдут, а вот маму жалко, и случись с ней что, он ведь всю оставшуюся жизнь поедом будет себя есть.
Словом, все было с ним ясно. Сестра знала, что брат уступит, и он уступил. Нервы оказались слабыми. Однажды позвонил: сдаюсь, Маня, чем зарабатывать инфаркт, лучше отдам деньги, выезжаю на машине, готовь мамочку, вот и правильно, братик, я знала, что ты добрый и мамочку любишь.
Когда Виталий Андреевич приехал, заложница сидела на кухне уже готовая к движению, шаль она держала в руках, и волосики на голове были что весенний одуванчик перед облетанием. Она смотрела в окно и легко и радостно улыбалась. Может, она что приятное вспомнила из своей молодости, а может, какую песню той поры, ну, там, не уходи, я умоляю, нет? А может, спи, мое бедное сердце, нет?
Сестры
В одном гарнизоне жила дружная семья. Капитан, его жена и младшая сестра жены. Капитан очень любил жену, а та, в свою очередь, любила капитана. Да, такое бывает. А сестры с детства были неразлучны, и, выходя замуж, старшенькая сказала: я без младшенькой никуда. Да, родные и неразлучные сестры.
Все вроде хорошо. Но! У капитана и его жены не было детишек. То есть, как говорится, люди хорошие, но Бог не дал детишек. Обследовались, лечились, а детишек все нет. Выяснилось, что дело не в капитане, а в его жене.
И что делать? Нет выхода. Есть выход! Старшенькая, например, Нина говорит: а пусть нам младшенькая, например, Надя поможет. Младшенькая согласилась: чего не сделаешь ради родной сестры. Ладно, ради родной сестры я согласна, ладно. И сколько-то раз они с капитаном уединялись.
Но! Как только выяснилось наверняка, что у младшенькой будет ребеночек, старшенькая сказала, в том духе, все! Хорошего помаленьку, и сделал дело — гуляй смело.
Дальше так. Капитан отвозит сестер в какую-то дальнюю деревню, и они живут там все лето. В смысле живут сестры, а капитан продолжает свою службу.
И осенью Надя рожает мальчика. Но! Но по документам старшей сестры. И когда они возвращаются в гарнизон, никто из посторонних ни о чем не догадывается.
Но! Оказывается, в жизни не все удается заранее просчитать. Младшая любит своего сыночка и отца своего сыночка, вот как раз капитана и мужа родной сестры соответственно.
На чей-то легкий взгляд может показаться, а чего жизнь себе затруднять, жили вместе и продолжайте далее. Но на это не согласна Нина: у человека (мы не на Востоке живем) должна быть одна жена, а у ребеночка одна мать.
Дальше так. Капитан знакомит Надю с молодым прапорщиком, тому Надя понравилась, и они поженились. То есть впервые в жизни сестры стали жить порознь. Да, но Надя каждый вечер ходит к старшей сестре, чтоб полюбоваться на своего сынулю и его отца.
И что делать? Ведь в тихом гарнизоне тайна рано или поздно откроется. Капитан добивается перевода в совсем другой край страны. Все! Скрылись и будем жить спокойно.
Но младшенькая без них страдает, и вот однажды она приезжает в этот совсем другой край страны, и она плачет, отдайте мне мальчика, я без него не могу жить и не буду; да ты чего, родная сестра, и я без него жить не могу, он и по документам родной мой сын, и мать — не которая родила, а которая вырастила, и сама это знаешь, даже и разговора быть не может, одумайся, родная сестра Надя.
Ладно, больше вы обо мне не услышите, сказала на прощанье младшая сестра Надя. Она приехала домой, плотно закрыла окна, открыла газ, легла спать и больше не проснулась.
Дорога
Дорожники прокладывали через деревню Г. дорогу. Немецкие машины, немецкие методы, строители наши. Была пятница, они наложили смолу, а сами пошли в кустики выпить, что понятно — с устатку, тем более конец недели. Как водится, не хватило, и строители послали младшенького за добавкой.
И этот паренек увидел странную картину: справа от дороги озерцо, в котором плавают гуси, и эти гуси в привычное время и привычным путем шли домой и лапками глубоко увязили в смоле, они начали хлопать крыльями — увязли и крылья — и подняли гвалт на всю деревню.
Мальчишка на велосипеде хотел помочь гусям, он с налету вкатился в смолу и замер. Несколько старушек бросились спасать родных гусей и тоже увязли в смоле. То есть кричать они могут, размахивать руками тоже, но в землю словно бы вросли. Да, волшебная картинка.
Однако посланный за добавкой паренек сообразил, что эта картинка непременно кончится избиением, и он бросился к своим товарищам, те — скорехонько к своему автобусу и укатили.
Как спасали увязших в смоле, сказать трудно, может, и верно, прилетел вдруг волшебник в голубом вертолете.
Известно только, что строители в понедельник пробирались к своему фургончику огородами и с оглядкой, словно юные разведчики. На двери фургона белела бумажка: «Делайте скорее — бить не будем». То есть, выходит, здравый смысл иногда побеждает: обиды обидами, а хорошая дорога нужна.