Торвин выглянул на улицу, посмотрел в обе стороны и снова сел.
- Да, конечно. Ты ж меня знаешь - я не жадный. Да я и делал это уже не раз.
- Ну так слушай меня, старик. Да, у тех, из толпы, есть карточки. Да, они приносят домой еду, но только на четверых. А если в семье шесть человек... восемь... десять? Им все равно положен паек только на четверых!
- Но ведь никто же не протестует! Кто не работает, тот...
- Когда я или ты совсем состаримся и будем вынуждены пойти на иждивение к своим детям - Корабль, сохрани нас от этого! - вот и появится в семье лишний рот. А паек-то только на четверых! И раз у тебя нет карточки отправляйся в лагерь беженцев, дружище. Вот и получается, что семьи по шесть, по восемь человек едят только за четверых.
- Нет уж! Те бедолаги, у которых нет ни карточек, ни работы, ни еды, которые заживо гниют в вонючем лагере и спят в грязи, уж они-то не будут бегать по улицам с воплями "мы хотим жрать!". У них на это сил недостанет! Они же еле ползают. Мы с тобой отрываем от себя крохи, чтобы искупить вину перед своей совестью. А эта толпа только орет! И о чем орет, то и получает!
Дэвид подхватил прикрытый тряпкой лоток и тяжело поднялся на ноги. Но толпа двигалась слишком быстро. Если б не старческие ноги, он ушел бы вместе со всеми. Торвин, осторожно ощупывая нос, прогундосил:
- Я боюсь их, Дэвид. Они могут нас убить. Да-да, и запросто.
Дэвид пожал плечами:
- Они тоже всего боятся. Потому что только с карточкой они могут встать в очередь, да и то лишь когда дойдет до их номера. А не будет карточки - долго ли до того, когда ты или я однажды проснемся в грязи на побережье? И на сколько же ночей у тебя хватит здоровья спать в грязи, а, Торвин?
- А ты меня с ними не равняй, - пробормотал Торвин, все еще массируя нос. - Я так просто не дамся. А когда меня бьют...
- Подумаешь, какая драма! - фыркнул Дэвид. - Какой-то растяпа под напором толпы влетел сюда и опрокинул лоток, под которым ты прятался. Всего-то и делов - кровавая юшка! Да не корчи ты из себя страдальца! Лучше посмотри на Поэта. Вот уж кого действительно побили, так побили.
Дэвид кивнул в сторону ближайшей подворотни, из которой появился темный силуэт. Улица уже полностью пустела, лишь время от времени по ней торопливо пробегали группки восставших, вооруженных отнятыми у охраны шокерами. А в конце ее виднелся хвост очереди - самые храбрые (а может, самые голодные) уже отважились вернуться на свои места.
По одной карточке занимать место в очереди имел право один взрослый с одним ребенком, поэтому эта тяжелая работа выпадала в основном на долю иждивенцев. Легко ли в одиночку или даже с мальком вдвоем дотащить до дому двухнедельный паек на всю семью? Охрана бдительно следила за порядком в очереди, поэтому от склада тянулись в разные стороны два хвоста: один из входящих, второй из выходящих.
Для тех очередников, кто сомневался, успеет ли он сегодня попасть на склад, а также для тех, кто хотел хоть как-то разнообразить скудный паек и побаловать своих мальков, вдоль очереди бродили лицензированные лоточники. Дэвид и Торвин были как раз из таких.
Мужчина, к которому приклеилась кличка Поэт, был им хорошо знаком: как и старики, он ежедневно гулял из конца в конец очереди, рассказывая легенды о Корабле и обещая его возвращение. Однако у него хватало ума не позволять себе никаких высказываний против Флэттери и его проекта "Безднолет". Как-то раз он попытался выступить против директора, и его забрали. И кончилось все тем, что он сломался в прямом и переносном смысле. С тех пор он больше не ходил с гордо поднятой головой, а хромал, согнувшись в три погибели. Дэвид слышал, как сегодня Поэт кричал откуда-то с дальнего края толпы:
- Я был на самой вершине горы! Свободу!
- Этого, что ли? - фыркнул Торвин и тут же пожалел об этом: нос снова закровоточил. - Поменьше бы он нюхал споры дирижабликов, был бы здоровее.
Дэвид снисходительно улыбнулся. Они с Торвином были почти ровесниками (обоим под шестьдесят), но познакомились не очень давно, поэтому не так уж много знали друг о друге.
- Меня ведь тоже один раз забирали, - прошептал Дэвид. - Как-то охранник потребовал у меня пирожок. Никаких талонов у него, вестимо, не было. Я знал, что, если уступлю один раз, он станет доить меня ежедневно. Да я бы лучше все бедным раздал, чем этой сволочи! И вот тут-то я сделал ужасную глупость: швырнул свой лоток в очередь, и пирожки тут же расхватали. Ну и дурак! Я думал, что арестуют одного меня! Так вот: всех, у кого обнаружили пирожки, не отоваренные по карточке, забрали тоже.
Лицо Торвина вытянулось:
- Дружище... Я и не знал... И что было дальше?
- Меня привели в большой сарай, разделенный на много маленьких камер простыми занавесками. И в каждой кто-то кого-то пытал. Со всех сторон доносились жуткие крики и стоны... А запах...
Дэвид поперхнулся, глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух из легких. Поэт все еще ковылял по улице, что-то бормоча себе под нос и жестикулируя.
- А он был рядом со мной. В соседней камере. Тогда он был большим человеком, с самого верха, - директором всего головидения. Флэттери тогда только входил в силу... Так вот, он выступил в открытом эфире и заявил, что Флэттери хочет промыть мозги всему миру.
- Какой смелый человек! - прошептал Торвин. Теперь он смотрел на Поэта совсем другими глазами.
- Какой дурак! - в сердцах сплюнул Дэвид. - Ему бы лучше было подобрать тайком команду и подрывать все потихоньку изнутри... Вот хотя бы как ребята из "Боя с Тенью". Он же прекрасно понимал, что ему за это будет.
Дэвид встал, отряхнул пыльные штаны, надел кепку и, глядя из подворотни куда-то вдаль, тихо продолжил:
- А теперь я расскажу тебе, что с ним сделали. Они сложили его пополам и запихали в жестяную бочку. А к яичкам привязали бетонную гирю без дна. Мало того что он головы не мог поднять, так должен был все время держать коленями эту бетонную дуру. А руки у него были связаны за спиной, и изредка ему приносили еду, но ставили на пол, и ему приходилось есть ртом, как животному. А еще время от времени по бочке колотили железными ломами, так что можно было оглохнуть от грохота. Он был ученым человеком. Я не слышал от него ни одного проклятия. Он только молился. Молился всем богам, которых я знаю, и таким, о которых я никогда не слышал. Они специально свели его с ума - кто ж поверит сумасшедшему? Настоящему сумасшедшему, который ест насекомых и всякие отбросы, лишь бы не умереть с голоду.