Но вышло неожиданно и нехорошо. Кругленький редактор распластался: как не узнать мистера Триггса по гамбургским фотографиям. «Солнце Нью-Йорка» пожаловало к «Звезде Алжира» (Триггс оказывается собственником «Солнца Нью-Йорка», тираж три миллиона — хуже нельзя). Но почему это трехмиллионное солнце свернуло со своей орбиты?
Пришлось измышлять невероятные спортивные соображения. Высокомерно пожимать руки и сдержанно улыбаться. (О фельетонах не поговоришь, но как же с деньгами?..).
Теперь сидят в зале отеля. Там встретили молодую миссис Триггс (она алеутка и говорит только на своем родном наречии) журналисты, выдающиеся граждане и генералы. Пьют кислое вино и шумят.
Шейх в белом балахоне танцует с томной, густо вы крашенной дамой, сквозь голубой душистый дым плывут горячечные лица, в джаз-банде поют неизвестные тягучие инструменты.
— Цветами усыплем рельсы до самого Орана!- неистовствует кругленький редактор.
— Но как быть с деньгами? — стучит в голове у Волкова. Он не успел сказать Мише… а тот сидит напротив и улыбается Каиду Триахи.
Волков отворачивается, — страшно смотреть.
— Не беспокойтесь, — кокетливо шепчет справа туго упакованная в корсет дама, — Каид джентльмен. У него большой каидат где-то около Феца. Он друг Франции и наших дам, — и со вздохом добавляет, — очень внезапный человек.
Резким воем обрывается трот. Каид встает и говорит речь. У него лицо ястреба, гортанный выговор и медленная, неподходящая к его европейскому костюму жестикуляция.
Глухим гулом вступает музыка и все встают. Миссис Триггс тряхнув головой уплывает с бородатым полковником Спаги. Прямо в лицо Волкову сверкают верблюжьи зубы его тяжелой дамы. В гуще качающихся тел он вдруг сталкивается спиной с Мишей. — Не достал, — шепчет Волков и отшатывается в сторону, но Миша глядит насмешливо и спокойно.
После танца он подходит к Волкову, совсем как настоящая жена берет его обеими руками под руку и кокетливо шепчет на ухо:
— Остолоп, во внутреннем кармане твоего пальто нашел три тысячи долларов.
— Моя жена благодарит за оказанное внимание,- звонким голосом переводит Волков.
21
Полночи Волков уговаривал Мишу не возвращаться.
Ведь редактор рассказал, что арестованный в Гельсингфорсе большевик Волькен требует свидания с американским послом. Значит Триггс все еще сидит. Значит в Марселе был не он. Нет, надо ехать вперед.
Он передал Мише кассу. Накупил ему летних туалетов, подарил купленный в Финляндии фотографический аппарат, обещал ничего не решать единолично и наконец, уговорил.
Теперь ехали в Оран. Туда должны были прибыть в час ночи. Утром пароход.
Весь день лежали раздетые в запертом купе и безостановочно пили воду со знаменитой фруктовой солью «Эно». Так же безостановочно лился пот — если повернуть голову, то он струйкой сбегал за ухом.
Казалось, что дрожащий потолок сейчас проплавится, как лист свинцовой бумаги на спичке.
Но потолок выдержал, и к вечеру стало легче. Можно было разговаривать.
— Перрего, автобусы на Маскара!- прокричал в коридоре кондуктор.
— Маскара, — начал Волков, — там Абд-эль-Кадер, синеглазый лев, разбил французов герцога Орлеанского… Те, кто вернулся, называли тот поход маскарадом, а теперь автобусы ходят… За пятьдесят лет…
— Маслины,- прервал его смотревший в окно Миша,- видишь, какие толстые деревья. Они живут до пятисот лет… может твой любанский пень тоже был маслиной?
— Возможно, — сухо ответил Волков. Было досадно, что его прервали.
В окна внезапно вступила темнота. Ночь наступила так быстро, что казалось, будто поезд вошел в тоннель.
— Тут есть змеи, — оживился Миша, — рогатые гадюки и другие — называются тхама. Они в три метра и на хвосте стоят выше человеческого роста. Укус смертелен.
— Пустяки, — презрительно ответил Волков, — у моей бабушки был солитер в тридцать метров. Он жил за образами и такой ласковый был, что прямо из рук ел…
В голову ему полетела подушка, но отвечать не было силы. Он приспособил ее под голову и вдруг уснул.
Рубец возмущенно на него взглянул и внезапно почувствовал непреодолимое желание закрыть глаза.
22
Колеса стучали медленно и скучно. В окне висело низкое большое солнце. Волков лежал и старался вспомнить, почему это солнце казалось ему удивительным. Вспомнил, взглянул на часы и вскочил:
— Муриель, маленькая, давай вставать. Мы километров на двести проспали Оран.