И почему это её расстраивало? Это ведь было чистейшей правдой.
— Что же, я просто пыталась вести бизнес, — угрюмо ответила кобылка.
— Да, это я поняла. И ничего против тебя не имею. Но Скотч была добра ко мне. Она мой друг. А ты... нет, — пожала плечами Прелесть. — Если по-честному, Чарити, то ты обращалась со мной так же, как и Сангвин. «О-о-о, большой зубастый дракон — мой цепной зверёк», — помахала она когтями, а затем фыркнула.
— Не знала, что с твоей точки зрения это так выглядело, — нахмурилась Чарити. Она всегда отталкивалась от того, что хотят другие, а не от того, что они имеют или в чем нуждаются. Она никогда не наживалась на нужных вещах. Продавать бутылку чистой воды умирающему за сто крышек было тупо. Ведь живой покупатель сегодня — вернувшийся покупатель завтра. Продав бутылку за десять крышек, через десять дней ты выручишь ровно столько же. Через двадцать — в два раза больше.
Для дружбы не было ни чёткого уравнения, ни рыночной стоимости, которую она могла точно определить. Не было «я сделаю для тебя Х, а ты в ответ сделаешь У». Не было возможности рассчитать выход от инвестиций. Она решила попытаться что-нибудь сделать.
— Ну, а Сангвин не сказал, кто ты?
Она едва помнила гуля, который был кем-то вроде торговца информацией. Тем, кто делал не хорошие вещи для плохих пони. Чарити с ним даже не встречалась до того дня, когда он выстрелил ей в живот. Но это она помнила даже слишком хорошо.
— Он сказал, что я — эксперимент по созданию оружия. И что меня создали, чтобы сражаться в войне, — вздохнула Прелесть. — Но он много чего говорил окружающим, и много из этого не было правдой.
— Но ведь ты же была в стазисной капсуле? — спросила единорожка. — Ты жила до бомб?
— Да, но я была ещё жеребёнком. Я почти ничего не помню. Свет, много докторов и иголок. Упоминание какой-то «неизвестной магии», — она замолчала и прикусила нижнюю губу, а затем добавила: — Помню кобылу. Она назвала меня «моя дорогая прелесть». Но я не могу вспомнить ни кем она была, ни как выглядела. Но от неё приятно пахло, — Прелесть пожала плечами: — Не думаю, что кто-то создающий экспериментальное оружие будет называть его «моя дорогая прелесть».
Чарити вздохнула:
— Может, она была твоей мамой.
— Может, — тоскливо улыбнулась Прелесть. — А что с твоей мамой? Не припомню, чтобы ты говорила о родителях.
— Вероятно, потому что я не хочу об этом говорить, — рявкнула торговка. — Это ты мучаешься вопросом «Что я?»! А не я!
— Чего ты так разошлась?
— Я не разошлась! — закричала Чарити, получив в ответ озабоченный взгляд не только Прелести, но ещё и дюжины зебр, занятых починкой трактора. — Это я категорически запрещаю разговор на данную тему!
Зебры не перестали смотреть, и она добавила:
— Я вас засужу!
— Чарити, — мягко начала Прелесть, — ты кричишь на них на языке пони.
Единорожка замерла и затем выпалила:
— Вот и славно! Засужу их за незнание. Не моя вина, что я не умею идеально говорить на их уга-бугском! Можешь перевести, если хочешь, — она фыркнула и села на пол, ощущая себя идиоткой. Все приятные, надёжные числа ушли на дно моря нечисленной ярости.
— Хорошо. Если не хочешь об этом говорить, не говори, — пробормотала Прелесть.
— Кто сказал, что я не хочу? Я вообще не хочу об этом говорить. Это лишено смысла. Но прелесть в том, Прелесть, что можно не тратить драгоценное время на эту тупую тему! — выпалила она, а затем, осознав сказанное, добавила: — Ну, ты поняла, короче!
Чарити покраснела, а озадаченных взглядов от зебр только прибавилось.
— Чарити, не огорчай этих милых зебр, которые забесплатно чинят наш трактор, — не повышая голоса сказала Прелесть. — О Богини, не могу поверить, что я теперь голос разума.
Чарити немного трясло, но она пересилила себя и выложила требуемое:
— Моя мать была слабой. Жалкой. Тупой. Папа её трахнул из жалости и оставил достаточно крышек, чтобы она смогла дожить до моего рождения. Но она всё ещё была дурой, слишком слабой для жизни. И она превратилась в кучу пепла из-за того, что зачавший меня ублюдок её не любил. Конец. Истории.
— Чарити, — после долгой паузы нарушила молчание Прелесть. — Это ужасно.
— Да, но не надо меня жалеть, — фыркнула торговка. — Жалость стала единственной причиной моего появления, и я ей не торгую. Я забочусь о себе, чего не могла моя мама. И я не собираюсь просто сдаться и умереть из-за жажды чего-то столь же неисчислимого и неосязаемого, как любовь. Пусть уж лучше все думают, что я стерва, чем жалеют меня. — «Не говоря уж о любви».